Ванька-ротный

— Так приказал командир полка! Моё дело маленькое! Здесь в пятидесяти метрах походит дорога, вам приказано сосредоточиться около неё. Пройдёте вот здесь! — постукивая ногу об ногу, сказал связной. — Располагайтесь! А я пойду в деревню и доложу, что вы на месте.

Связной повернулся и ушёл.

Вот что обидно. Солдаты чувствуют запах жилья, а в деревню их не пустили |и это их раздражает. Это вызывало сразу воспоминания о прошлом|.

Из мёрзлой траншеи и снова в снег.

Считай, что тебе повезло! Не нужно землю долбить. |Из мёрзлой траншеи в тепло попали!| Наруби лопатой лапника, брось под себя и лежи, как барин в пуховой перине!

Причудливые шапки снега нависли на елях. А деревня с натопленными избами |с чугунами варёной картошки, которая горячим паром отдаёт| рядом, под боком.

Горячие печки и пахучая свежая солома нам по роду службы теперь ни к чему. Мы люди мёрзлой земли, мы носители ветра и холода и нас нельзя заводить в тепло. Мы растаем, как льдышки, как снег, занесенный в избу на валенках.

Но всё же обидно! Запах жилья и горького дыма мутит сознание солдату. Хоть бы ветер сменился! На душе у солдата стало бы легче!

Рота без дела целый день провалялась в лесу. Начальство считало, что мы получили заслуженный отдых. К вечеру из деревни привезли обмундирование. Офицерам выдали полушубки, меховые рукавицы. Солдатам — байковые портянки и трёхпалые, утеплённые байкой, варежки.

Заменили старые и рваные стёганые телогрейки и ватные штаны. До самой ночи продолжалась толкотня и примерки. То тут узко, то там трещит по швам, то в поясе не сходиться, то штанины до колен и рукава до локтей. Снабженцы сразу не дадут, что нужно. Они норовят сунуть солдату какой-нибудь недомерок. Только моё вмешательство, наконец, ускорило дело.

Оделись в новую одежду, и солдатам стало жарко. Погода стояла морозная. Холодный воздух захватывал дух.

Зимой в лесу хорошо и безветренно. Вершины елей покачиваются, а здесь у земли совсем не дует. Немецкая авиация не летает. Костры разводить категорически запрещено.

В стрелковом полку три батальона. Мы во втором. В моей роте около шестидесяти солдат, а в четвертой у Татаринова на десяток больше. Я говорю около шестидесяти, потому что состав роты постоянно меняется. То дадут пополнение, то идёт естественная убыль.

Солдат по списку старшина считает котелками и крестиками. Поставил крест при выдаче харчей, значит живой. Старшина дело своё знает. Он по количеству котелков сразу определит, кто съел свою порцию, а кто хлебать сегодня не будет. Солдат числиться в списке, пока торчит в траншее живой.

У старшины бухгалтерия элементарно простая, получил котелок, поставил крестик, отваливай поскорей, следующий подходи.

Все мы солдаты кровавой войны!

|Чуть немец открыл огонь, солдат уже навострил уши.| Где бы рота ни была, в обороне или наступлении, я, её «Ванька-ротный», постоянно должен быть среди своих солдат. Стрелок-солдат когда нужно не встанет, а когда не нужно возьмёт и уткнётся в траншею, его оттуда хоть за рукав тащи |может сбежать в тыл и там отсидеться. Пулемётный расчёт с «Максимом» — другое дело. Пулемётчик в обороне сидит до последнего патрона. «Максим» тяжеловат, его не схватишь подмышку и не убежишь, как стрелок| [с «трёхлинейкой»].

|У комбата свои дела и заботы. Он в бою солдатами не руководит. Он их не знает в лицо и не касается их! Он их даже знать не хочет. Ему нужно держать в руках командира роты, чтобы боевой приказ ротой был выполнен, чтобы в роту была связь и звонкий телефон. Ему приказы сверху идут по инстанции. Приказы в роту приходят сверху по инстанции. Это не выдумки или личное желание командира полка. Это приказ дивизии. Что там дивизии, бери выше! Это директива Армии и Фронта. [Приказы] Дальше сверху идут всё быстрей. Нужно взять деревню! Этот приказ и скатывается по инстанции в роту. А как её брать? На то есть ротный и солдаты роты. И вот вызывают к телефону «Ваньку-ротного». Комбат по телефону покрикивает: