Ванна Архимеда: Краткая мифология науки

Во времена Турольда просвещенный продюсер, дальний предок того, кому мы обязаны этим современным продуктом, определенно не стал бы, пожелай он создать образ науки, поминать водяные часы Су Суня — гордость китайского императора, воспроизводящие движение Солнца, Луны и звезд с немыслимой для того времени точностью. Равно как и введение в Испании десятичной формы записи чисел по милости арабских ученых. А также и о том, что Цзэн Гунлян описывал в сочинении «У цзин цзун яо»[46] железных рыбок, способных указывать на юг. И уж тем более — о решении персом Омаром Хайямом уравнения третьей степени. Он бы, возможно, объявил, что итальянцы научились перегонять спирт, что комета Галлея предрекла поражение при Гастингсе или что новый тип упряжи с жестким плечевым хомутом сильно облегчил тягловым лошадям их задачу. Он поступил бы так вовсе не из невежества, а просто в соответствии со своим восприятием науки как важнейших ноу-хау. И сегодня его потомок также дает определение слова «наука» согласно тому, как он его чувствует. Предлагаемая им картина лишена двусмысленности: наука может вас спасти, наука может вас убить, наука может вас переместить очень далеко и очень быстро; наука может все, что угодно, — угодно оно вам или нет. В сущности, это дух лампы, прислужник птицы Рух, джинн, вызванный Аладдином, чтобы завоевать принцессу и царство.

А вот пример иного рода: таинственный преступник, прозванный Унабомбер, совершил в Соединенных Штатах двадцать три покушения, начиная с 1978 года. Три человека погибли, получив по почте бомбу в посылке. Чарльз Эпштейн, специалист по болезни Альцгеймера и синдрому Дауна, при получении такой посылки потерял несколько пальцев. Давид Гелернтер, создатель алгоритмического языка, красиво окрещенного Ada в честь графини Ады Лавлейс, дочери поэта Байрона и сопроектировщицы первого в истории компьютера, при сходных обстоятельствах остался обезображенным. Единственное, что объединяет все жертвы (генеральный директор авиакомпании, несколько университетских профессоров и два компьютерщика), — это их работа, которая на первый взгляд всегда так или иначе связана с высокими технологиями. Выбор был широкий. В сентябре 1995 года Унабомбер потребовал — и получил — место в газетах для размещения манифеста на 35 тысяч слов, угрожая продолжать рассылку своих смертоносных посланий[47].

Этот манифест об «индустриальном обществе и его будущем» был опубликован в Washington Post. Там, в частности, говорится, что учеными движет вовсе не любопытство и не стремление к благополучию человечества, а жажда власти и что наука развивается вслепую, следу капризам ученых, политиков и коммерсантов. Перейдем к агрессивным мотивам автора манифеста, вычленяя из контекста лишь тот смутный образ, на который направлена его атака. Какой он видит науку? Если судить по целям, то его точка зрения идентична точке зрения продюсера телевизионной передачи, описанной выше. Последний полагает, что отдает должное взрывам познания. Первый же ограничивается просто взрывами — тех, кого полагает слепыми прислужниками того же познания. Добрый осветитель доктор Джекил превращается в истребителя прожекторов мистера Хайда, маньяка-графомана, вооруженного тротилом с динамитом. Простая метафора, чтобы подчеркнуть, что оба персонажа разделяют одно и то же представление о науке, хотя оно будит в них совершенно противоположные эмоции.

Очевидно, что различие между этим полифоническим образом нашей таинственной героини и ее реальным содержанием такое же, как между эпопеей посланника Дюрандаля и экспедицией наемников Карла Великого, предпринятой, чтобы помочь мусульманскому вождю в борьбе с эмиром Кордовы. Того самого набега, по возвращении из которого франкский арьергард с герцогом Бретонской марки Роландом во главе был истреблен то ли баскскими, то ли гасконскими горцами, наверняка не отличавшими добрых христиан от поганых язычников.

Между наукой, какой она видится общественному мнению и прославляется средствами массовой информации, и наукой, какой она предстает ученым в их повседневной деятельности, расхождение ничуть не меньшее, чем между эпосом и путевым дневником. Неожиданным образом это расхождение увлекает нас в самое сердце бездны, разверзающейся меж двух обрывов, в область, которую ученые якобы отдают на откуп историкам и философам, — в область мифа. Она зажата между колоссальной успешностью науки как предприятия и ее странным отсутствием на культурной сцене.