В двух своих книгах и ряде статей Жан Луи Буржон обвинил парижскую буржуазию в потворстве убийцам[156]. Он также счел виновной в государственной измене местную элиту, поскольку она примкнула к герцогу Генриху Гизу и другим ультракатолическим вождям и к международному заговору, направленному как против гугенотов, так и против французской короны. По его словам: "Никогда в достаточной мере не скажут о том, что именно парламентарии и нотабли… сделали возможной Варфоломеевскую ночь, ни того, что у всех сливок парижского общества руки были в крови"[157].
Такая позиция бесконечно далека от выраженной мною в книге "Под крестом", где я предположила, что парижская элита (насколько обобщения вообще применимы к социальной группе) была в ужасе от убийств и грабежей Варфоломеевской ночи. Кое-кто проявил бездействие перед лицом насилия, но остальные пытались, хотя и тщетно, положить конец беспорядкам. "Если городским советникам, советникам Шатле и парламента не удалось восстановить порядок в первые часы и дни после нападения на вождей протестантов, то скорее от недостатка сил, чем желания"[158].
Интерпретации роли "доброй буржуазии" в Варфоломеевской ночи, предложенные Жаном Луи Буржоном и мной, кажутся непримиримыми. Можно ли сказать, что парижская элита способствовала началу бойни и добровольно в ней участвовала, или же она была застигнута врасплох событиями, о которых сожалела и которые стремилась прекратить? Вопрос представляется важным. Ответ имеет значение не только для Варфоломеевской ночи, но и касается легитимности социальных элит вообще и их полномочий. Я признала добрые намерения городских магистратов, хотя они заботились прежде всего о сохранении лица той власти, что защищала их общественно-политические и экономические привилегии. Для Буржона, напротив, Варфоломеевская ночь стала "предательством элиты", сравнимым с 1940 г.: "Это та же трусость перед лицом иноземца, та же национальная измена…"[159] Важность расхождений между нашими взглядами ведет к тому, что после шестилетнего молчания о Варфоломеевской ночи я вынуждена вернуться к этому предмету.
В кратком обзоре невозможно дать полную и подробную критику интерпретации Буржона. Для него Варфоломеевская ночь "прежде чем стать бойней, была поединком между сувереном и его "добрым городом", из которого король вышел побежденным"[160]. Он утверждает, что уже накануне бойни Париж был в мятежном состоянии, будучи возбужден длительным религиозным кризисом и растущими финансовыми трудностями[161]. Разгневанное введением веротерпимости по Сен-Жерменскому эдикту 1570 г., католическое население Парижа было возмущено браком католички Маргариты Валуа с принцем-"еретиком". Когда героя парижан, ультракатолического герцога де Гиза, обвинили в неудачном покушении на Колиньи 22 августа, ярость горожан не знала границ. Двор, "осознав всю силу гнева, в течение месяцев копившегося против него, и всю меру своей драматической изолированности в окружении фанатичного народа…", начал готовиться к отчаянным действиям[162].
Вечером 23 августа герцог де Гиз и его дядя герцог д’Омаль возвратились в Лувр. Об этих обстоятельствах Буржон может сообщить нам не более, чем его предшественники. Однако он убежден, что сразу по возвращении эти новые "хозяева дворца" взяли все на себя и навязали свою волю растерянному королю. Они заставили его пойти не только на исполнение их воли, но и на истребление гугенотов. "Ибо Гизы были слишком ловки, чтобы поддаться только жажде личной мести, им надо было также скомпрометировать королевскую семью в этой кровавой бане, организуя побоище от лица короля". "Чтобы сохранить лицо", король поддался Гизам и лично примкнул к "движению"[163].
За Гизами стоял международный католический заговор, но ни махинации Филиппа II и папства, ни вмешательство Гизов не умаляют ответственности, которую Буржон уверенно возлагает на плечи парижских буржуа. Буржуазия не была пассивным орудием Гизов в этих событиях. Совсем наоборот, "каковы бы ни были инициативы и тайные интриги Гизов во время смутных дней августа 1572 г., не надо скрывать от себя того, что вся добрая парижская буржуазия на все лады требовала их вмешательства"[164].
В ответ на доводы Буржона я сосредоточусь на трех ключевых аспектах его обвинений против буржуазии — по отношению к магистратам Парламента, чиновникам ратуши и буржуазной милиции. Вначале рассмотрим его обвинение, что магистраты Парламента разжигали мятеж, устроив стачку, которая совпала с бойней, подорвала авторитет короля и по меньшей мере помешала его усилиям положить конец убийствам[165]. Затем я остановлюсь на его выводе, что городские власти помогли организовать и возглавить вероломный мятеж против короля[166]. В-третьих, обратимся к его характеристике народного насилия как преднамеренного "парижского восстания", возглавленного буржуазной милицией и единодушно поддержанного прочими буржуа[167].