Варфоломеевская ночь: событие и споры

Из этих примеров, взятых из свидетельств об отречении, явствует, что магистраты Дижона были в гораздо большей мере озабочены возмутительными действиями, изменой, верностью короне и угрозами общественному порядку, чем заявлениями о вере или доктрине. Я не хочу сказать, что вера не считалась важной, но для большинства мирян верования имели могучее социальное значение. Когда причастие именовалось Jean le Blanc или псалмы публично исполнялись по-французски, эти действия воспринимались как нарушение и оскорбление священного строя общества. Они также подтверждают, как заметил Джон Босси более 25 лет назад, что французским католикам было легче воспринимать религию как состояние общества, к которому они принадлежали, чем как совокупность идей, в которые они верили[148]. Определение истинных членов этого братства зависело не столько от внутренней веры, сколько от общности поведения и мировоззрения, другими словами, от социальных отношений. Интересная черта сертификатов отречения — то, что многие гугеноты, подписавшие их и обещавшие "жить по-католически", в дальнейшем предпочитали взывать к чувству общественного блага католических магистратов, а не пытаться убедить их в своей доктринальной благонадежности. Например, в 1569 г. 32 гугенота просили освободить их, "дабы они могли заниматься своим ремеслом и заработать на житье своим женам и детям, бывшим в великой нужде"; было также 10 прошений об освобождении из-за болезни детей[149]. И здесь выделяются социальные мотивы конфессиональных коллизий в эпоху Реформации.

Однако эти примеры не означают, что все гугеноты либо отреклись, либо стали никодимитами, лишь внешне подчиняясь общим правилам, чтобы выйти из тюрьмы, хотя многие, наверное, поступали именно так. 287 случаев публичного отречения не характеризуют всю протестантскую общину Дижона. Численность дижонских гугенотов в 1562 г. оценивается в 500–600 человек (при населении около 15 тыс.), и многие при первых признаках давления со стороны магистратов бежали из города[150]. Немало гугенотов отправились прямо в Женеву, расположенную гораздо ближе, чем Лион или Париж — французские города с крупными гугенотскими общинами. Были и такие, кто остались преданными своей вере и не пошли на отречение. Они составляли явное меньшинство, поскольку большая часть все же бежала или отступилась. Но некоторые, подобно сапожнику Никола Юрто, предпочли длительное заключение отступничеству от кальвинизма. Юрто был арестован вместе с женой в октябре 1563 г. после жалобы соседей, что они "очень громко распевали по-французски псалмы Давида в своей лавке"[151]. И вновь существо вопроса заключалось в нарушении социальных отношений. Вместо отречения и обещания "жить по-католически", данного многими собратьями по вере, Юрто некоторое время упорствовал. Через пять лет, в 1568 г., он примкнул к десяткам людей, отрекшихся в целях освобождения из тюрьмы[152].

Поскольку большинство рассмотренных отречений — чуть более половины — сделаны в течение нескольких недель после Варфоломеевской ночи, в августе 1572 г., заманчиво сделать вывод, что эти гугеноты, возможно как и многие другие, не были искренними в своем отступничестве. Они могли всерьез опасаться дижонской бойни, похожей на парижскую (так и произошло в 12 других провинциальных городах, где имелись большие общины протестантов), или же подверглись обращению насильственно. Однако все сохранившиеся источники доказывают, что насилия в Дижоне не было. Как только 31 августа 1572 г. вести о парижских убийствах достигли Бургундии, Леонар Шабо, граф де Шарни и наместник провинции, приказал всем дижонским гугенотам на другой же день явиться в ратушу к городским властям. Затем протестантов согнали в донжон замка для их же безопасности. Когда через пару дней прошел слух, что всех протестантов надлежит умертвить по воле короля, Шарни и Пьер Жаннен — молодой адвокат дижонского парламента — приказали прево не трогать сидевших в замке. При этом Жаннен, который позже прославился во времена Лиги, а затем и как министр Генриха IV, якобы произнес: "Королям должно повиноваться не спеша, когда они гневаются", и заметил, что римский император Феодосий однажды пожалел, что в гневе приказал перебить множество христиан. Быть может, эта фраза апокрифична, ибо Жаннен приводит ее в своих мемуарах лишь 50 лет спустя[153]. Но побоище в Дижоне удалось предотвратить, так как местных гугенотов продержали взаперти до выяснения истинной воли короля. Один из гугенотов все же погиб — некий сьер де Трав, застреленный при попытке к бегству вечером 21 сентября. Назавтра Шарни распорядился отпустить всех заключенных, кто подпишет обязательство "жить по-католически", тем самым начав уже описанный процесс массовых отречений[154].