Варфоломеевские ночи

В будущем так оно и вышло: его духовные рабы, русские профессора и академики, а за ними и народные массы, постоянно несли цветы к его памятникам, причем на голодный желудок. А пока народные массы находятся в состоянии покоя. Что это за жизнь такая? Гений не востребован, доколе это безобразие будет продолжаться?

Будущий вождь меньшевиков Цедербаум (Мартов) убеждал его в необходимости смягчить позиции в плане захвата власти силой оружия, отказаться от предательства национальных интересов, особенно от лозунга: коммунисты за поражение России в войне с Германией. От насилия в отношении инакомыслящих, от грабежей и убийств, от идиотского плана захвата имущества мецената Шмидта путем женитьбы специально подобранного революционера на одной из дочерей Шмидта. Ленин категорически все отверг.

Если говорить простым языком, то Ленин и Мартов — это люди разных нравственных направлений. Мартов — нравственная личность. Ленин — безнравственный человек. Ленин — это убийца. Мартов — демократ европейского плана. Оба чистокровные евреи, но какие разные! Ради захвата власти Ленин мог пойти на любые преступления, он мог бы отрубить голову своему другу Апфельбауму (Зиновьеву) и отдать ее пролетариату, а точнее своим рабам в качестве доказательства преданности революции, плавающей в реках крови. Захватив власть, Ленин все откладывал встречу Мартова с Дзержинским в каком-нибудь подвале для того, чтобы всадить пулю в затылок. Для чего? а для того, чтоб над ним, живым, бывшим своим другом, подольше поиздеваться и получить удовольствие. Мартов долго болел туберкулезом. Ленин отправил его в Германию умирать на чужбине, не возиться же с заклятым врагом здесь, в России, когда он умрет: хоронить надо, да еще и самому сопровождать тело и, возможно, выступить с прощальной речью. Друзья все-таки были и все знали об этом.

Цедербаум-Мартов, этот мудрый и добрый еврей, воевавший не за портфель, а действительно за то, чтобы народ России влился в западную европейскую цивилизацию, а не азиатскую, ленинскую, действительно отдал Богу душу на германской земле. С победой тебя, кровавый узурпатор, предшественник Адольфа Гитлера.

Лживая большевистская пропаганда после смерти вождя, неустанно твердила о скромности, доброте, нравственной чистоте своего кумира. Он был настолько добр, настолько велик, настолько мудр, что даже там, где ступала его нога или упала капля слюны во время насморка, ставились мемориальные доски, а чаще памятники.

Лени знал восемнадцать иностранных языков! Ни Наполеон, ни римлянин Юлий Цезарь, ни русский полководец Кутузов и в пятки не годились кривоногому узурпатору Ленину! Если бы кто осмелился поведать эпизод, когда Ленин свыше десяти лет проживший за границей, не мог объясниться с продавщицей на французском языке в магазине при покупке хлеба, был бы повешен или расстрелян в период советской власти.

Ленин был отцом всех детей и всех обездоленных. Никому и во сне не могло присниться, что боженька, по приказу которого были повешены и расстреляны, замучены в концлагерях миллионы безвинных взрослых, а дети остались сиротами, и есть тот самый мудрый и великодушный Ильич. Большевики стерилизовали нацию. Им это удалось, благодаря своему учителю.

Но вернемся к вождю. Он запаниковал, затосковал и уже готов был смириться со своей участью. Мировой революции не получится, его как вождя ждет участь жалкого эмигранта. Благо, денег полные мешки, можно есть, пить, баловаться клубничкой, вот только подлечиться надо. Если не удастся, можно вызвать Инессу из Парижа, она еще молодая, горячая и, вообще, теперь они оба — два сапога пара. И полечиться с ней в постели. Он достал платок из кармана, хотел промокнуть слезу, но глаза были сухие. Гении не плачут, подумал он. В это время крупная муха села ему на лоб и крепко укусила. Он пришлепнул ее ладонью и задремал. В это время, как кот, неслышными шагами вошел Якуб Фюрстенберг (Ганецкий).

— Что хмурый такой и сонный, как муха? — спросил Ганецкий и положил горячую ладонь на холодный лоб вождя мировой революции.

— Да вот ничего не выходит, а точнее выходит то, что ничего не выходит. Революция идет на спад, мы никому не нужны и вскоре станем жалкими эмигрантами, вот что выходит. Ты газету принес, что там?

— Кое-что, кое-что, прочитай. Наш брат по крови Гельфанд Израиль по кличке Парвус написал кое-что.

— Этот Парвус, этот Гельфанд, он хочет подмочить мой авторитет в партии, я давно это заметил. Я этого не допущу. Как бы его убрать с дороги, Фюрстенберг, подскажи. Повесить, расстрелять? Это мог бы сделать Коба-Сталин, вызови его, Якуб. Ну что ты смотришь на меня, как баран на новые ворота? вызови его и все тут. Дай ему десять тысяч и дело с концом. А если мало, то дай двадцать. Денег у тебя…около миллиона.

— Зачем убирать? подружись лучше с ним. Ты этого Апфельбаума куда подевал? Он же писал произведения, подписывая их твоим именем.

— Зиновьева что ли? Он мне надоел. Отправил его в Париж, пусть проветрится. Все, Ганецкий, уходи. Устал я. Подремлю, потом прочитаю эту газетку. Что там думает этот твой Парвус.