Варианты Морозова. Стеклянная стена

Прежде Зимин умел быть душой любой компании; он чувствовал людей, не боялся соперничества и любил жившее в нем ожидание большой борьбы и победы. Ему было радостно, когда десятки людей, связанные друг с другом невидимыми скрепами его решений, достигали успеха, и этот непостижимый таинственный путь взаимопонимания, власти и воли очаровывал его.

Прежний Зимин иногда просыпался в нем, в изуродованном бесплодными усилиями и непониманием нынешнем Сергее Максимовиче.

— У всех отговорки, у всех объективные причины, — помолчав, повторил начальник шахты. — А куда смотрит главный инженер? Я вас спрашиваю, товарищ Халдеев! Не глядите на меня так скорбно. Когда вы начнете руководить? Или думаете отсидеться за чужими спинами? Это вам не трест, здесь надо вкалывать!

Халдеев, наморщив лоб, внимал Зимину, не делая никаких попыток оправдаться. Он ждал, что вспышка пройдет сама собой или обратится на привыкших к непрестанным накачкам инженерам. Он считал, что уже давно пора заканчивать пятиминутку, а не превращать ее в балаган. Но Зимин не успокаивался.

— Молчите? — спросил он. — Я требую ответа!

Халдеев протер платком очки и ничего не сказал.

«Вот нервы! — подумал Зимин. — Хоть кол на голове теши».

— Нечего ответить? — с грустноватым выражением заметил он. — Ну-ну…

И он оставил главного инженера.

Приходилось самому наказывать Тимохина, дело склонилось именно к этому.

— Морозов, ты, значит, вчера был один? — недоверчиво спросил Зимин. — Почему же ты не возмущался, когда я объявлял тебе взыскание? Скромничал? А в душе возомнил себя героем? Мол, не буду унижаться?.. Давай-давай… По-моему, это просто-напросто трусость.

Морозов внимательно глядел на него. Говорить было нечего; он не понимал, чего добивается Зимин. По своему опыту он знал, что нет для руководителя ничего более страшного, чем нерешительность в ту минуту, когда надо действовать, потому что прощается многое — и несправедливость, и грубость, и ошибки, — прощается не от трусости или беззлобности, а оттого, что общее дело сильнее человеческих слабостей, оттого, что объединенные люди сами избавляют свою память от злых отметин, в противном случае им было бы невозможно объединиться; но нерешительности не прощают — она плодит бессилие и опустошает душу.

И сейчас Морозов ощущал, как мечется Зимин, как тот опасно неуверен в себе.

Чем бы ни закончилось нынешнее разбирательство, было ясно, что на шахте наступают черные дни.

— А ты, Тимохин, хорош гусь, — сожалеюще сказал Зимин. — На чем скользишь? На ровном месте скользишь! Теперь сам на себя обижайся.

— Сергей Максимович! — воскликнул Тимохин.

Зимин остановил его движением руки.

— Василий Иванович, — попросил он Пелехова, — пометьте у себя: Тимохина и Морозова строго предупредить в приказе.

— А формулировка? — кадровик наклонился над книгой и уперся в страницу ручкой.

— Вы спите? — съязвил Зимин. — Кажется, ситуация предельно ясная.

— Значит, за отсутствие на работе без уважительных причин, — сказал с удовлетворением Пелехов. — Попросту за прогул.

— Так и пишите! — приказал Зимин. — Что еще?

Пелехов задумчиво глядел на него.

— Ну что еще? — воскликнул Зимин, — Удивляюсь, как можно спать с открытыми глазами!

— А формулировка на Морозова? — спросил Пелехов. — Он не прогуливал. Я так понимаю, нужна убедительная формулировка.

— А при чем здесь Морозов? — охнул Зимин. — С Морозовым мы уже все выяснили. Откуда вы взяли, что Морозов… Нет, Василий Иванович… — И Зимин махнул рукой и засмеялся.

Глядя, как хорошо и славно он смеется, нельзя было не улыбнуться. Но это был короткий смех, вырвавшийся у измученного человека.

Дубоватый служака Пелехов тоже улыбнулся. На его гладком лбу появились бледные пятна.

В столе начальника шахты под коробкой с леденцами лежало заявление Бессмертенко: «Прошу уволить меня от занимаемой должности по причине тяжелой болезни инфаркта миокарда».

Некем было закрывать брешь, которая открывалась на втором участке с уходом Бессмертенко. «Где мои тридцать лет?» — спросил себя Зимин. Некем было закрыть брешь. Тимохин? Оказался набитым дураком. Еще можно было попробовать поставить его начальником второго, только вряд ли выйдет что-либо путное. Зимин не станет подавать своим инженерам лишний повод для упреков в беспринципности. «Где мои тридцать?»

Других кандидатов не было. Следовало их срочно найти. Это занимало Зимина даже больше, чем недовыполнение плана. С планом было ясней ясного, чудес не бывает.

«Я сам возьму второй! — решил он. — Тут некому доверить. Потом все образуется само собой».

Он заглянул в свое прошлое. Его охватило предчувствие большого дела, и дремлющее честолюбие забилось, рождая химерические надежды и рисуя в воображении картины аврала, победы и награждения.