Варианты Морозова. Стеклянная стена

Пятиминутка продолжалась. Разбирательства окончились, за ними последовала перепалка начальника третьего участка Аверьянцева с Грековым. Белокурый крупный Аверьянцев встал, хотя это не было принято на подобных собраниях, и, отчетливо произнося каждое слово и подчеркивая свое самообладание, в которое трудно было поверить, сказал, что у него нет резцов для комбайна, и если Греков с ним не поделится, то он не ручается за плановую добычу.

Греков вскинул голову и дерзко улыбнулся. Все знали, что победитовые резцы — дефицит и что Аверьянцев ничего не получит.

— Игорь, я тебя по-человечески прошу поделиться! — сдержанно рявкнул Аверьянцев. — Ты только за август трижды выписывал резцы, а мою заявку похерили со страшной силой. Чем ты лучше нас?

— Я бы с удовольствием, Андрюша, — ответил Греков. — Да нету. Сам сижу, как мартышка с голым задом. — Он развел руками. Его горбоносое лицо осветилось ласковым снисходительным выражением. Греков как бы говорил: «Хочешь скандалить — продолжай. Ты знаешь, чем это кончится. Я не лучше тебя, а ты не хуже других. Но я удачливый, вот где собака зарыта. Кто-то ведь должен быть первым».

Аверьянцев покачал головой и с угрозой вздохнул.

Тимохин наклонился к Морозову:

— Ну спасибо тебе, Костя. Еще вспомнишь этот денек!

— Сам виноват, — буркнул Морозов.

— С тобой все ясно, — сказал Тимохин. — Только не забывайся: твои игры в красивые дела уже кончились.

Он имел в виду развал клуба «Ихтиандр» и тот тупик бесцельности, в котором оказался Константин.

Морозов же после такого обобщения вспомнил, что злополучный мотор отправлял в шахту Тимохин, но прикрыл глаза и усмехнулся своему желанию ответить пакостью на пакость.

— Сергей Максимович! — сказал Аверьянцев. — Вот вы смотрите на меня и думаете, какой же Аверьянцев склочный мужик. А мне за шахту обидно! У Грекова все, у меня — ничего. Весь дефицит, порожняк, ну все на свете! А у других? Мы что, сироты казанские?

Морозов видел, что Аверьянцев прижимал Зимина к стенке. Грековский участок считался лучшим и обслуживался в первую очередь, до сих пор на это правило никто открыто не покушался: Греков дружил с Зиминым.

Среди своих коллег, горных инженеров, Морозов выделял начальника третьего участка Аверьянцева. Аверьянцев работал на шахте с восемнадцати лет, начинал электрослесарем, выстрадал шесть лет вечернего института, и не было у него других интересов, кроме производственных. Его послужной список сиял благодарностями, полученными за рационализацию. Аверьянцев был надежным товарищем и работником. Обязательность — первая черта порядочного человека — определяла, пожалуй, всю его натуру. Но еще было в Аверьянцеве главное, что поднимало его выше простого службиста.

Воспитанный во времена, когда обществом руководили идеи быстрых преобразований, Аверьянцев считал, что хорошие порядки в производстве найдут хороших работников, что это случится очень скоро, и, действуя в духе своих умонастроений, оставил бригадирство в крепкой бригаде, взяв отстающую. Он достиг с ней сверхплановых рубежей, потом стал начальником участка, но годы прошли, одни идеи сменились другими, а ожидаемые чудеса не свершились.

И во второй раз звали Аверьянцева принять бригаду на новой шахте, где нешумно готовились поставить рекорд добычи и искали надежного работника, который бы оказался достойным будущей гремящей славы. И Аверьянцев отказался, хотя понимал, что отказывается больше, чем от обычного перехода. «Aquila non captat muscas!» — ответил он на переговорах одной из трех латинских поговорок, запомнившихся ему в бессистемном чтении разных книг. Он перевел ее тут же: «Орел не ловит мух!», попрощался, пожелав собеседникам удачи.

Не найдя в действительности того, что он желал найти, Аверьянцев был скептиком. Но одежды скептика все же были ему тесны и служили только тогда, когда он общался с начальством. А в шахте он оставался энергичен, оборотист и часто для быстрого внедрения своих рацей платил слесарям в механических мастерских из своего кармана, не тратя времени на принятую процедуру заявок. Веря только в свои силы и не желая вникать в то, что делается там, докуда его силы не доставали, Аверьянцев естественно пришел к такому образу действий, который, как предполагал Морозов, сделал его неуязвимым для разочарований.

… — Вчера последний резец поставил! — продолжал Аверьянцев. — На складе говорят: были, забрал Греков. Зарвался ты, Игорек, вот что я тебе скажу! Вы, Сергей Максимович, хоть и делите нас на любимчиков и козлов отпущения, а все ж знайте — терпение кончится. Пойду в райком партии, пусть они дают мне резцы для комбайна!