Варианты Морозова. Стеклянная стена

— Знаешь, кого ты напоминаешь? — улыбнулся Зимин. — Моего сына. Вчера он говорит мне: ты не так меня воспитываешь, хоть раз послушай в девять часов передачу «Взрослым о детях».

— Я знаю, в одной школе у девятиклассницы нашли противозачаточные таблетки, — радостно сказал Кияшко. — К чему мы идем?

— Думаешь, я боюсь, что меня снимут? — спросил Зимин Аверьянцева.

— А по-твоему, лучше аборты? — сказал Греков.

— Да, месячный план мы провалили, — продолжал Зимин. — «Орел» подрезал… Но в сравнении с августом все равно дадим больше.

«Почему я оправдываюсь?» — подумал он.

— При чем тут аборты? — удивился Кияшко. — Если б с твоей дочкой случилось такое, как бы ты говорил? Раньше рожали по десять детей, слабые умирали, а сильные оставались, а теперь рожают одного и трясутся над ним. Вот и вырастает чудо.

Все что-то говорили, и лишь на другом конце балкона один Богдановский молчал, грузно опершись на перила и глядя куда-то в небо между домами.

«Могут снять! — решил Зимин. — А мы только стали голову из помоев высовывать…»

Он подошел к Богдановскому, тоже оперся локтями на перила и, желая сказать ему что-то хорошее, стал вспоминать, с чем же хорошим он может к нему обратиться. Про электровозы он уже сказал… Будущее, заключенное в мыслях о работе, сейчас сделалось узким.

— Мы с тобой ровесники, Валентин, — вымолвил он. — Через десять лет нам по пятьдесят. Выходим на финишную прямую.

— Уже вышли, — буркнул Богдановский, не повернувшись. — Да ты не бойся, никто тебя не тронет. Ты всегда будешь современным.

Он впервые говорил на «ты». Это было неожиданно и как-то нехорошо. Зимин посмотрел вниз, во двор, где по дорожке ходила со своим малышом соседская чета Зайцевых, и, хотя смотрел на дружную семью, видел и обвисшие толстые руки Богдановского, и его спокойное лицо, выражавшее что-то трудное. Вопрос «Что с ним?», возникающий как бы сам по себе, касался лично Зимина. Выходит из строя один из старых гвардейцев, выходит накануне больших дел — тут требуется стать психоаналитиком и лечить Валентина Валентиновича. Снимут, не снимут — пока вопрос не в этом…

Зимин вспомнил: месячник повышенной добычи, «орел», уход Морозова на рискованное приключение, но Богдановский не отвечал на эти сигналы.

В другом конце балкона Греков рассказывал историю о старом неверном муже, который назначил свидание одной красавице ночью в саду, а та послала вместо себя его жену, и он в темноте жену не узнал, принял за юную насмешницу… Зимин, не глядя на Грекова, представлял четкий мужественный рисунок его лица, подчеркнутый рукой знакомого парикмахера, и настроение его слушателей, Аверьянцева и Кияшко, тоже представлял: вот Аверьянцев — сто семьдесят девять сантиметров роста, поджарый, покатые широкие плечи, красноватая кожа, глаза светло-голубые, почти серые — открыто глядит на Игоря Грекова, во взгляде нет и тени враждебности, но есть твердость; вот Кияшко… А Кияшко как Кияшко…

«Может, из-за этого выбора красавицы?» — подумал Зимин и просигналил Богдановскому:

— У нас нет культа женщины. Мы поэтому дикари, азиаты…

Он вспомнил свое ощущение, когда Валя Богдановская, излучая злобную энергию, атаковала Валентина Валентиновича. В ту минуту Зимину было стыдно, а каково было ее мужу?

Богдановский повел рукой, как будто сигнал на него подействовал.

— Что же выходит? — продолжал Зимин. — Женщины почти нет. Есть женщина-мать, женщина-работник, женщина-домработница. А женщины как женщины — нет. Вот они и вымирают. А мужики превращаются в скотов.

Иногда Зимин умел хорошо сказать.

Голова Богдановского туго повернулась на короткой шее. Выражение какой-то обреченности по-прежнему оставалось в его спокойных глазах.

— Семейную жизнь надо строить, а не пускать на самотек, — наставительно произнес Зимин.

— Ты о моей семейной жизни? — спросил Богдановский.

— О твоей. Ты же на себя не похож!

Можно было подумать, что у самого Зимина не было семейных проблем. Почувствовав, что расшевелил Валентина Валентиновича, он в радости от собственной проницательности не заметил, как Богдановский загорается болезненным гневом. Но только были сказаны слова: «надо взглянуть на жену с другой стороны», как Богдановский выпрямился и, в отчаянии улыбаясь, воскликнул:

— Ты!.. Ты кто такой?.. Посмотри на себя! Нет, ты посмотри!

— Тише, тише! — усмехнувшись, остановил его Зимин. — Что с вами?

Он молниеносно перестроился, и его ирония (не растерянность, не неловкость, а едкая ирония) опытного, привыкшего к противоборствам человека действительно остановила Богдановского. Тот сделался смешон. Ведь не мог же он объяснять, что́ с ним… Он мог кричать, размахивать руками, возмущаться, а вот открыться — нет, не мог. Личная жизнь, какой бы горькой она ни казалась, была у него одна, и ради нее он должен был подавить свою вспышку.

«Жалко все-таки, — подумал Зимин, глядя, как Богдановский мучительно ломает себя. — Скоро опять полетит куда-нибудь в Калугу».

— Ну ничего, ничего, — сказал он без обиды. — Я не собираюсь лезть тебе в душу. Сам не люблю таких деятелей… — И похлопал Богдановского по животу. — Давай-ка с тобой выпьем. Сепаратно.