Варианты Морозова. Стеклянная стена

Он перестроился еще раз и, славно посмеиваясь, сделался своим парнем, обаятельным простодушным малым, на которого невозможно обидеться.

— Что ты? — приговаривал Зимин, подталкивая Богдановского. — Упираешься?.. Я тебя прошу, Валентин Валентинович…

— Да ну, — хмурясь, сказал Богдановский. — Да не хочу пить… Да что ты меня тащишь? — А сам медленно шел следом за Зиминым, еще не понимая, что подчиняется условиям давно заведенной игры.

Вскоре застолье продолжилось. Снова говорили о работе, политике, детях, писателях, дефицитных товарах, и все пошло вполне интеллигентно, естественно и в меру весело. Зимин чувствовал, что вечер удался. А почему бы ему не удаться? Гости не скучали, угощение было богатое, хозяйка — умна и красива. Так что, конечно, удался. Нелепо даже думать, что могло быть иначе… Нет, нет, удался вечер. И ничего страшного, что Богдановский отделялся от других упорной неразговорчивостью.

В действительности же все было не совсем так, как думал Зимин, играя разученные роли начальника, рубахи-парня, хозяина дома, мужа и отца. Он и сам ощущал какую-то странную, невыразимую тревогу. Словно среди гостей незримо присутствовал еще кто-то, грозный и всеведущий, и словно этот «кто-то» стоял за спиной Богдановского.

Мысль о будущем — так можно было назвать то, чего он боялся.

X

Морозов завел мотор и поехал к своему дому. Дорога на Старобельск находилась в той же стороне, но он отметил, что едет в сторону дома. Какая-то случайная догадка заставляла его думать именно так.

В этой догадке соединилось все сразу. Все, чем он жил последние минуты, дни и годы, — может быть, вся юность. У нее даже было название «Чудновский». Название или символ, но это не играло никакой роли. Покойный тренер не имел к названию отношения, хотя была использована его фамилия. В догадке не заключалось ничьего имени. Она была идеей, чувством вины и еще чем-то необъяснимым. Просто Чудновский умер, и это было прощанием с той далекой жизнью, которой когда-то жил Морозов. В ней были Вера, «Ихтиандр», шахматы, и что бы там ни было, а была свобода, которая не дает человеку пропасть бесследно. Что ждет Морозова дальше? Вот вопрос, возникающий из догадки, из любого отныне действия окружающих. Дальше-то что?! Казалось, сама жизнь кричит Морозову об этом. Она кричит, а мы не слышим или делаем вид, что не слышим, что еще хуже. Но он-то слышал! Он понимал, куда зовет его Зимин. Стать Зиминым — вот куда. И как ни упирался бы Константин, как ни рвал бы постромки, другого пути у него уже нет. Не видел он.

И поэтому, конечно, Морозов отказался от спасательных работ в затопленном шахтном стволе. Они не могли ему помочь, они его тянули назад, в прекрасное прошлое. Глупо было поддаваться Павловичу.

— Глупо и хорошо, — вдруг пробормотал он. — Именно глупо и хорошо!

Морозов проезжал старый центр города, — здание оперы в ложноклассическом стиле, танк Т-34 над могилой танкиста, кинотеатр имени Тараса Шевченко. Уже зажгли фонари. Возле кинотеатра двигались два встречных потока молодых людей, потом потоки шли обратно, образуя замкнутый круг. В этом движении всегда было что-то вынужденное, похожее на обычай с утраченным значением. Здесь гуляли Морозов и Вера несколько лет, несколько лет подряд, бесцельно, счастливо, по кругу…

«Глупо и хорошо!»

Морозов взглянул на спидометр: скорость была нормальная, шестьдесят километров в час. Это его удивило — что такое норма, для кого она? Он с удовольствием прибавил газа.

Вскоре показался дом, сиреневый свет убогой рекламы магазина «Тюльпан». Морозов поднял взгляд до третьего этажа. В его окне горел свет. Он механически включил левый поворот и въехал во двор. На балконе третьего этажа, чуть свесившись вниз, стояла Людмила, сквозь прутья белели ее ноги.

— Эй! — она замахала рукой.

Морозов высунул в окно поднятую кисть левой руки и тоже помахал ей. Он так и не понял, зачем въехал во двор. Должно быть, по привычке. А может, его не хотели отпускать в Старобельск?

Пришлось подняться. Он отпер дверь своим ключом, остановился и посмотрел на освещенную прихожую. Вчера, он помнил, здесь не горела лампочка.

Людмила вышла из комнаты, тоже остановилась, мягко опершись спиной на косяк.

Они смотрели друг на друга и улыбались.

У нее была новая прическа «сэсун», такая же, как у Жени Зиминой, — как будто приподнятые ветром и не упавшие волосы.

— Сказать, о чем ты думаешь? — спросила она.

— Я лучше сам. — Он шагнул к ней, наклонил голову: — Красиво…

— Чепуха, — сказала Людмила. — Ты собрался с аквалангом в шахту. Но я уже выпустила весь воздух.

— Там воздуха и не было, — отозвался Морозов. — Я тебя прощаю.

— Значит, не едешь?

— Еду. В Старобельск. Я хочу, чтобы ты все знала: я еду к Вере. Она сейчас там.

— Да, там акваланг не понадобится, — сказала Людмила. — Что тебе приготовить?

Он понял, что она сейчас спрячется за какое-нибудь хозяйственное дело, и тогда ей ни за что не объяснить, что с ним случилось.

— Ничего не надо, — сказал Морозов. — Возьму кофе, и все. Я уже приготовил, но эти черти выдули.

Она кивнула:

— Значит, кофе? — И пошла на кухню.

Он пошел следом.