Варяжский круг

В самое трудное время, когда многие невольники, изнывающие от жажды и духоты, уже начинали терять разум и бредить, Эйрик пробудил в людях надежду – сказал, что скоро плаванью конец и тогда всем дадут много воды и пищи. И объяснил: до Константинополя – неделя пути, а кормили их уже семь раз. Судно арабов, сказал Эйрик, нигде не причаливает. Значит, оно идет напрямик, значит, вот-вот должен быть берег. Эти слова немного укрепили всех. И Эйрик не ошибся – когда навваты подняли крышку трюма, чтобы сбросить невольникам еду, поток свежего воздуха устремился внутрь и многие тюрки, сидевшие поблизости, различили в нем прекрасные запахи трав и цветов, к которым примешивался едва уловимый дух человеческого жилья. Вскоре шум волн затих—видимо, шли проливом. Было слышно, как навваты перекликались с людьми с других судов и с берегом. Потом принимали кого-то у себя на борту, говорили «Сакалиба, сакалиба!» и звенели монетами. После того как трое византийцев в шлемах и латах заглянули в трюм, шум наверху прекратился и караб Халликана с легким толчком притерся бортом к пристани.

На следующий день половину тюрок увели на продажу. Остальным дали много еды и угостили вином. Крышку трюма оставили открытой под охраной красивого белолицего араба по имени Али – наввата-стрелка. Тот Али был человеком добрым и беспечным, и, сидя на виду у невольников, он свесил вниз ноги и спел о том, как жалеет всех этих людей в трюме, а затем пересказал свою песнь на языке византийцев.

Тюрки спросили игреца:

– Что он там говорит? Пусть бы дал еще сыра…

Игрец ответил:

– Он говорит, что вся жизнь – рабство. Говорит, всегда на кого-нибудь гнешь спину: человек не бывает свободным, человек от рождения раб. Он говорит, что ветер по-настоящему свободен, – но зачем ветру его свобода!.. Молитесь, тюрки, молитесь, русы, чтобы господин вам попался добрый и не поскупился в цене. Говорит Али: будьте послушны своему господину и тогда будете сыты и в тепле, потому что хороший разумный раб часто становится любимее сына.

– Нам бы еще сыра, – попросили тюрки.

Навват Али принес им сыра и сказал:

– В Иерусалиме раб сам может стать господином. Но подумайте, разве это хорошо – сделаться виднейшим из видных и через год от этих же видных принять смерть? Или через два года быть осмеянным и удаленным в самый грязный и презренный квартал, где даже ленивый раб или паршивый скиталец без роду и племени может, как в собаку, кинуть в тебя палкой, может позубоскалить на счет твоего прежнего имени? Скажите, тюрки и русы, предвидя такой конец, будете ли вы стремиться к господству над себе подобными?.. Нет! – сам же и ответил Али. – Не будете! А теперь посмотрите на меня. Я давно смирился со своим рабством, поэтому я свободнее других. Впереди меня есть мой му'аллим. У него умная голова, и она высоко стоит. Но когда нас однажды поймают италийцы, эта голова слетит первая… Посмотрите теперь на мои руки. Они чистые и мягкие, они белые – совсем не такие, как у навватов. О! Я стрелок! Я хорошо делаю свое дело, поэтому я свободен. Не поднимайтесь высоко, тюрки и русы, и не падайте низко.

– Что он говорит? – спросили тюрки. – Дал бы еще сыра.

Здесь обнаженную спину наввата Али крепко припекло солнцем, и он отошел от трюма – видно, перебрался куда-то в тень.

Берест и Эйрик лежали на влажных, местами прогнивших циновках и слушали звуки, доносившиеся с пристани, – голоса людей, стук копыт, натужный скрип груженых повозок, крики чаек и плеск воды. Где-то временами звучала музыка, которой подпевали несколько человек, под которую они танцевали, шаркая по земле подошвами и прихлопывая в ладоши.

Недалеко от караба спорили двое людей.

–Я взял у тебя амфору масла, – говорил один. – Я заплатил за амфору сполна. Но едва отошел и потерял тебя из виду, как обнаружил, что амфора наполовину пуста.

– О нет, кюриос! – возражал другой. – Ты взял у меня полную амфору. Готов поклясться в этом любой клятвой…

– Мой бог! Приди ко мне в свидетели! Куда же девалось масло?

– Откуда мне знать, кюриос! Бывает, что плохо притерта затычка. Тогда при ходьбе масло вытекает на дорогу…

– Послушай, торговец! Не зли меня. Я не был пьян, я нес амфору все время затычкой кверху. И после меня на дороге не осталось ни капли масла. Пойдем, я покажу тебе ту дорогу, по которой шел.

– Но как ты докажешь мне, что это будет именно та дорога, по которой ты шел?

– Потому что та дорога ведет к моему дому, мошенник!.. Но доказывать это я не буду. Я утоплю тебя в твоем масле!

Голос этого человека показался игрецу знакомым. Но он не мог вспомнить, где уже слышал его. Человек говорил по-гречески, но это не был его родной язык. Эйрик, вначале слушавший разговор на пристани с равнодушием, вдруг изменился в лице, потом быстро поднялся с циновки и, перешагнув через ноги лежащих тюрок, остановился под квадратным отверстием в палубе. Тот человек удалялся, голос его звучал все тише:

– Я думал, уже не поймаю тебя. Но удача мне сопутствовала…

– Это Ингольф! – узнал Эйрик, и лицо его просияло, и тогда он закричал что было сил. – Ингольф!.. Ингольф!..