Варяжский круг

Пастухи гнали на продажу овец и коз. Люди прижимались к стенам домов, уступали дорогу. Игрец оглядывался, он никогда не видел так много коз сразу. Целые стада – черные, белые, пятнистые. Берест никогда не видел таких пастухов: с ног до головы, от сапог до шапки – все у них было из овечьих шкур. На плечах шкура с длинным ворсом и с клобуком, и с нашитыми рукавами, на ногах шкура с коротким ворсом, а на лицах – маски из тонких нежных шкурок ягнят. Одна маска – одна шкурка. В ней две дырки для глаз. К поясам пастухов были приторочены колокольцы в два-три кулака величиной. Шли пастухи посреди своих стад и покрикивали на коз-овец, и позванивали колокольцами, и сверкали глазищами в дырки-прорези. А глазища у них все были черные, блестящие, с голубоватыми белками. Цепкие глаза и настороженные. Пахло от пастухов свежим сыром и дымом костров. Не похожи были греческие пастухи на пастухов-команов, к каким игрец уже привык.

Много встречалось на улицах Галаты монахов, наемных воинов в одеждах самых разных стран, торговцев с лотками, разносчиков воды, нищих и калек, паломников. С тех пор как Иерусалим стал принадлежать христианам, туда устремилось особенно много паломников – поклониться святым местам, взять щепоть земли с Голгофы и вдохнуть того воздуха, который обдувал раны Христа. Все они шли через Константинополь. И добрая половина из них были выходцы из Руси: черноризцы, старцы, недужные, а также купцы. По пути преклоняли колени в царьградских храмах, из них особо почитали святую Софию и русские церкви в Галате. Почти все паломники знали друг друга. Многие вместе шли или собирались идти вместе, днями молились на одних и тех же камнях, ночи проводили в своем, русском, квартале.

Купцов в Константинополе было, пожалуй, больше, чем самих жителей. Со всего мира! Говорящих на языках всех стран, одетых в самые причудливые одежды, имеющих разные цвета кожи. Но любого из них можно было легко отличить от ремесленника или рыбака по весам – маленьким ручным весам для взвешивания монет. Для того чтобы весы всегда были под рукой, купцы приторачивали их себе к поясам.

Некоторые из купцов знали Ингольфа в лицо, кивали ему, и слегка кланялись. На Эйрика и Береста, что шли с берсерком, они смотрели внимательно, запоминали. Игрецу даже показалось, что купцы глядели на них с затаенной опаской; еще купцы старались чем-нибудь выделиться из толпы, чтобы также, в свою очередь, запомниться им. Это удивило Береста, и он спросил у Ингольфа:

– Почему эти купцы опасаются тебя, купца?

Берсерк при этом скосил глаза в сторону залива.

– Чего им опасаться! Не понимаю…

Тогда Эйрик, чуть приотстав с игрецом, объяснил ему, что люди Рагнара – не купцы, а дружина. И купцами они никогда не были! Только прикидываясь купцами, служат некоему кюриосу Сарапионасу. А тот Сарапионас им платит и с их помощью на многих торгах держит верх. Гёде говорил – Сарапионас хорошо платит. Иногда дает кучу номисм лишь за то, что Ингольф или Гуго, или кто-нибудь еще постоит возле его прилавков и при всех побеседует с его слугами.

Им предлагали жилье, но Ингольф отрицательно качал головой и отвечал грекам: «Охи, охи!», что означало по-ихнему: «Нет!» Обувщики, видя, что возле Ингольфа идут босые путники, кричали им из эргастериев и предлагали готовую обувь. Но Ингольф говорил им все то же: «Охи!» Так же быстро они прошли мимо портных.

Тем временем игрец не переставал удивляться величине города. Он почувствовал усталость, идя бесконечными его кварталами, поднимаясь с холма на холм. Но за каждым поворотом открывалась новая улица – узкая и кривая, как и все предыдущие.

По камням мостовых громыхали повозки. Высоко над головой перекрикивались женщины из окна в окно. Развешивая для просушки белье, они обращали мало внимания на то, что с белья капало прямо на прохожих. То тут, то там снова встречались эргастирии, где работали ремесленники и где они обучали своих учеников. Попадались и таверны. Но чем дальше Ингольф уводил в глубь Галаты, тем меньше становилось таверн. Игрецу хотелось есть, и он всякий раз, учуяв запахи пищи, с надеждой поглядывал на Ингольфа. Но тот шел не останавливаясь и не оглядываясь, пока наконец не привел к высокой глухой стене с низенькой дверцей. На стене крупными буквами было нацарапано – «э катойкиа», что означало «дом, обитель», но могло оказаться и монастырем. Дверца была заперта.

Ингольф несколько раз ударил в дверь кулаком. Ее отворил старик-грек, которого Ингольф, здороваясь, назвал Аввакумом. Войдя, берсерк объяснил старику, кого он привел. Аввакум выслушал его, кивнул и проводил всех троих во внутренний дворик обители. Сам же куда-то исчез.