Варшава в 1794 году (сборник)

Маленький портретик Костюшки, каких тогда расходилось тысячи, изображающий его с саблей в руке, с надписью: «Позвольте мне ещё раз умереть за родину», висел в рамке под орлом.

Когда мы вошли, никто нас не спросил, не знаю, увидел ли кто, такой оживлённый был разговор. Мы услышали насмешки над Бухолтром, прусским послом, который недавно получил паспорт; его вынудили под конвоем покинуть Варшаву, опечатав его бумаги и канцелярию, которые старательно перед этим были обысканы.

Другие рассказывали о примасе и его внезапной смерти, ручаясь, что останки, лежащие на смертном одре не были его, а сам он ускользнул в Англию. Иные занимались королём, клянясь, что ему из города двинуться не дадут.

С неизмерным удивлением я услышал тут, несмотря на портрет Костюшки, который висел на стене, какие-то кислые о нём выпады. Кто-то его издевательски назвал Американцем, иные себя сдержали и закрыли сразу уста смельчаку, который пытался не лестно о нём отзываться.

От дыма трубок и копчения масляных ламп было душно в этом помещении, которое не выглядело особенно привлекательно. Личности, которые здесь бродили, были мне известны по улице, я никогда их, однако не видел собранных в такой многочисленности, несколько чужих лиц и языков можно было различить в этом сборище. С краю шептались по двое или по трое, оглядываясь вокруг. Я слышал с любопытством расспрашивающих о судьбах заключённых по поводу июньских беспорядков. Не скрывали свою симпатию к ним.

– Уж будьте, граждане, спокойны, – сказал один с прикрытым лицом, – что у Казя Конопке волос с головы не упадёт, а Дебовскому также не много будет, только Долгерд, Дзеконьский, Клоновский и Ставицкий, а, может, и больше жизнь отдадут.

– Либо отдадут, либо нет, – прервал иной, – народ не должен допустить, чтобы тех, кто пожертвовал собой для него, встретил такой позор и…

– Тихо, – воскликнул иной, – тихо…

– Начальник приказал наказывать сурово, – вставил кто-то сбоку.

Плечистый мужчина на лавке, опирающийся о стол локтями, рассмеялся.

– А хоть бы также и поплатиться пришлось и нескольких потянули на виселицу, – воскликнул он понуро, – разве такое милое развлеченьице того не стоит? Вы видели, паны граждане, что редко случается… сановники в рубашках, без орденов, без париков и без шляп, сохнущие на вольном воздухе. За каждое зрелище надо платить, так и это… А вы думаете, что страна иначе будет свободна? Никогда.

– Довольно этой болтовни, – вырвался другой голос. – У нас не такая хищная натура, чтобы любили такие зрелища. Ещё у нас Господь Бог есть.

Опирающийся о стол локтями издевательски на это рассмеялся. Другой стукнул кулаком о стол.

– Божьего имени не призывайте тут напрасно и никаких богохульств… потому что… за дверью…

– Говорите же о чём-нибудь ином, – вставил кто-то сбоку, – а то уж вас возьмут. Что вы думаете, если пруссак придёт… Когда развлекались с предателями на улицах, нужно нам также порисоваться и на окопах.

– А кто этого пруссака сюда привёл, – прервал плечистый, – разве не королевская шайка и не предатели, что бояться за свою шкуру?

– Он бы и сам пришёл, – прервали сбоку.

– Хоть мы вроде бы немного очистили и устрашили желтобрюхов, – говорил, не обращая внимания, опирающийся на стол, – не так-то легко с ними и не конец ещё. Из лучших наших людей негодяев понаделают. Что думаете? Уж пан полковник Килинский иначе поёт… или Закревский? Это он собственной грудью Мошинского защитил? Испортят нам и отберут тех, что с нами были, увидите… Мы слепые и слишком добродушные…

– Не болтал бы, – отозвался иной.

– Говорю правду, – начал первый, – но убедитесь в этом слишком поздно… Чересчур мало сделалось… Гм! Гм!

– Хочется тебе больше, – рассмеялся другой, – иди с другими в лагерь… от 18 до 40 мы все, по-видимому, там.

– Мне 42, – воскликнул плечистый, – меня это не касается. Делать в городе порядок – это что-то другое, а на окопы… молодёжь.

На мгновение воцарилось какое-то неприятное молчание. Не один вздохнул.

– Или мы освободим эту несчастную родину, или нет, и не один из нас голову сложит, это наверняка. Старшина и панычи будут нас гнать в огонь, а сами командовать с тыла.

Какое-то время забавлялись этого рода выкриками, когда вошёл маленький человечек, увидев которого все стали вставать и собираться возле него.

Подав руку нескольким ближайшим, он вступил в центр, великая тишина и шикание на болтающих вдалеке предшествовали выкрикам:

– Что слышно во Франции? Гражданин! Что делает Конвент?

Этот маленький господин откашлялся.

– Славного патриота и гражданина Робеспьера чуть не убили, – воскликнул он, – Баррер донёс о том Конвенту на сессии 26 мая. Женщину, которая на это решилась, зовут Сесилия Рено. Вскоре её ждёт заслуженная кара. По этому поводу Робеспьер имел красивую речь.

– Прочитайте её! – отозвалось несколько голосов. – Прочитайте!

Приблизили свечу, маленький человечек начал читать: