Варшава в 1794 году (сборник)

С третьего на четвёртое ноября наши войска стояли в окопах на Праге, я был с ними. Ещё не занимался рассвет, когда отозвались пушки и стали нас класть, плохо прикрытых, почти безоружных.

Огонь был страшный. Ему предшествовало несколько ракет, пущенных из-под Радзимина. Среди треска выстрелов бернардинский колокол звал на молитву.

Начатый в шесть часов бой, окончился почти в восемь. С правой стороны от казарм гвардии у Вислы на Прагу вступили суворовцы, начали сжигать дома и убивать людей. Здесь, может, менее всего ожидали их нападения. Стоящий при Гроховских баррикадах Ясинский сражался мужественно, как лев, и пал убитым.

Наша оборона была короткая. Натиск русских сломил нас, уничтожил. Пала горсть храбрых, детей несчастной Польши.

Мы все потеряли хладнокровие; капитан Барс, который стоял при баррикадах у моста, не пускал желающих спастись к Варшаве. Сражаясь и преграждая путь с горстью солдат, безумными глазами смотрел я на эту картину ада, какую представляло захваченное предместье. Кто сумеет нарисовать ее? Огонь, охватывающий дома, разваливавшиеся с грохотом, дикое солдатство, убивающее стариков, женщин, детей, мучающее и оскорбляющее, монахи и монахини, выходящие с крестами… стоны умирающих, смех дичи… огонь, смерть.

То было последнее зрелище, на которое закрылись глаза… пуля вонзилась мне в грудь… я упал… почувствовал ещё падающее на меня тело солдата, убитого рядом… мгновение я слышал стон и шум… потом чёрная ночь и молчание… С чувством горячей жажды и пересохшими губами я проснулся, пробуждённый от долгого летаргического сна холодом ночи. Я был почти нагой, меня заслонял только труп, который обременял мне ноги и бёдра. Я с трудом открыл глаза. Была ночь – вдалеке слышался какой-то непонятный шум, дикие песни и вспышки радости.

Воздух наполнял дым. Низко над землёй среди темноты кровавым пламенем горели остовы разрушенных домов. Кое-где на поле боя двигались как бы какие тени. Мне понадобилось много времени, чтобы вспомнить себя, что со мной сделалось, где я был. Память постепенно восстановила события.

Я был жив… но в этой куче убитых, которой я был окружён, должен был умереть. Я не имел силы ни встать, ни двинуться. Застонать и отозваться – это бы только привело к более быстрой смерти. На поле боя победители пили, лёжа на трупах.

Одна из моих рук была свободной, пробовал её поднять, она окостенела, онемела, дрожала, и не скоро я смог ею воспользоваться.

Прикасаясь к тому, что меня окружало, я находил только нагие тела. Инстинкт вынудил меня потом избавится от тяжести давящего, который, может, спас мне жизнь. Я был слаб, однако же, отчаянное усилие доказало, что ещё осталось немного жизни, если пожелаю её выдавить из себя.

Выдавить? Я не имел ни мысли, ни понятия, что потом предприму, какое-то животное чувство выжить мной управляло. С великим трудом я сумел выбраться из объятий убитого, лежащего на мне солдата. Ползя по земле, я почувствовал под собой сукно, был это вбитый в грязь изорванный плащ. Силы ко мне возвращались, охватывало беспокойство… в груди горела рана… придавленные кости болели, но боль свидетельствовала об остатках жизни. Я принял холодно настоящий дар Провидения, давшего мне эти лохмотья, которые нашёл под собой. Он, однако, лежал, придавленный такой тяжелой кучей тел, что вырвать его из-под них я не мог.

Среди этого зноя до меня постоянно долетали песни солдат, поющих неподалёку. Их костры распространяли красное зарево, на его свету я распознал пику казака с вбитым на неё ребёнком, ручки которого свисали безвольно к земле. Была это эмблема рыцарей этого дня. Не веря своим глазам, я долго смотрел на это, прежде чем смог понять эту жестокость, хвалящуюся бесчеловечным убийством.

Глаза постепенно стали осваиваться с темнотой ночи. Блеск от костров падал даже на меня и освещал плац, полностью устланный трупами. Кучи человеческих тел, убитые лошади, волы, собаки – всё это вместе представляло вал трупов.

Я повернулся к другой стороне Вислы… в замке был свет… город стоял был как вымерший. На водах Вислы слабо преламывались отблески зарева пожаров. Кроме солдатских песен, ничего было не слышно. Иногда проносился ветер, свистя по земле, и уходил куда-то в даль.

Воздух был полон гари, в которой я мог только угадать горящие тела. Дым стелился по земле… На небе среди чёрных туч иногда поблёскивала звёздочка.

Мне удалось добраться и укутаться куском вырванных лохмотьев… я сел на трупы, не зная, что с собой делать. Огляделся вокруг. За мной стоял остов недогоревшей хаты, в которой окно в стене ещё существовало. Через него слабый лучик от недалёкого костра аж ко мне пробирался. Я услышал сдавленные тихие голоса. Вскоре потом я узнал в них русскую речь. Стало быть, я погиб.

Те, что так близко разговаривали, как-то невесело обменивались редкими словами. Это были не солдаты, пьяные крики которых доходили ко мне издалека.