Варшавка

— Конечно! Что б теперь ни было, а все равно в Москве мы теперь в списках. Навечно в списках…

— Возможно… — уклончиво ответил Костя, а Джунус, рассердился:

— Точно! Внуки наши, правнуки и те будут знать — умерли коммунистами. Вот и не умрем до конца…

Он внезапно ослабел и тихонько, болезненно покашлял, в груди у него поклокатывало.

Сердца у Кости сжалось. «В списках-то останемся, а… — но сейчас же заставил, себя подумать над словами Джунуса. — А что… Он, пожалуй, прав. След теперь от нас навсегда останется. Навсегда».

Вслух он сказал:

— Темнеет… Пора и собираться. Пройдешь хоть малость?

Джунус молча кивнул, сглотнул, а клокотание в его груди прекратилось.

Справа и слева от перелеска шли немцы — в одиночку, а больше парами и группами.

Вдалеке ревели буксующие машины — разворачивалась подошедшая артиллерия, и от соседей справа перебегали группы противника — занимали оставленный третьим батальоном клинышек.

Жилин и Жалсанов медленно пошли к передовой. В сумерках, да еще в кустарниках, их, вероятно, никто не заметил, да и заметив, не старались бы опознать. Наступила великая неразбериха смены немецких частей: оборонявшиеся — выбитые, потрепанные — подавались на юг, к Зайце вой горе, а на их место продвигались пришедшие из резерва.

Отдохнувшие, с окрепшей на постоях дисциплиной и чувством порядка, они делали свое дело сноровисто и сосредоточенно, не обращая внимания на тех, контуженных боем, кто пытался разыскать свою землянку, чтобы найти брошенное второпях шмотье, проверить — точно ли убит товарищ, с которым столько времени торчали на этих неприступных для русских позициях.

Снайперы уловили этот настрой противника и двигались к Варшавке не таясь. Но за шоссе немцев было побольше, они сновали по траншеям и ходам сообщения, разыскивая подходящие землянки, проволакивая убитых, поднимая облицовочные плетни, ремонтируя двери и амбразуры дзотов. Костя прянул в сторону от той тропки, по которой они уходили в тыл врага, и наткнулся на перебитую линию связи. Он связал провод и взял его в руки. Так, пропуская провод между пальцев, и пошел к передовой. Мимо пробежал шустрый немец и даже не обратил на них внимания — связисты восстанавливают линию: экое диво.

Где-то на урезе вторых траншей противника Джунус остановился. В груди у него клокотало, и даже в темноте Костя увидел его лихорадочно поблескивающие глаза и оскаленные в напряжении ровные зубы.

«Сдал», — решил Костя и огляделся.

Неподалеку виднелась развороченная взрывом землянка, и тропка в нее показалась нетоптанной. Костя оставил товарища и заглянул внутрь. В нос ударил запах нечистого жилья. Когда глаза привыкли к темноте, Костя поморщился: землянка была забита аккуратно сложенными трупами. Немцы собрали своих убитых и, в ожидании транспорта, заняли разбитую землянку.

«Ладно, — все так же брезгливо морщась, решил Костя. — Сгодится».

Они вошли под накаты и устроились на сохранившейся лавочке — основании ружейной пирамиды возле входа. Джунус часто облизывал губы, но пить не просил. Костя покосился на него и стал обшаривать трупы у поясов. Пахнуло сладковато-соленым запахом крови, стало подташнивать, но Жилин молча шарил по трупам, пока не нашел фляжку, сорвал ее и, сглатывая нехороший комок, отвинтил колпачок и вытер полой маскировочной куртки.

Во фляжке был жидкий, сладковатый кофе, и Костя передал фляжку Джунусу. Тот жадно напился и хотел было передать Косте, но тот шепнул:

— Повесь себе на пояс. Пригодится.

Может, кофе, а может, этот совет взбодрили Джунуса, и он пошевелился, норовя встать.

Костя придержал его:

— Сиди. Разведать нужно.

Сидеть в этой мертвецкой, с еще не застывшими на морозе, вялыми трупами было не то что страшно, а противно. Но они сидели и прислушивались к суматошной перестрелке, артиллерийским налетам, шагам на поверхности. Как и всегда, в трескотне и буханье разрывов иногда наступали паузы, и тогда Костя как будто слышал чей-то стон-дыхание.

Он рождался вроде недалеко, но в какой стороне, установить было трудно. На поверхности прошуршали парные размеренные шаги, и вдруг чей-то задыхающийся, торопливый голос с последней смертной мольбой и ужасом зачастил:

— Товарищ немец, не убивай, товарищ немец…

Наверху хлопнул винтовочный выстрел, потом второй, и шаги стали удаляться.

Снайперы переглянулись.

— Да-а… Тикать надо, — решил Костя и осторожно выглянул из-за двери.

Невдалеке, согнувшись в три погибели, двое немцев в маскировочных костюмах тянули по снегу волокушу и на ней, кажется, мины. А может, боеприпасы.

Все, что делал Костя в эти часы, на что решался, все приходило как бы само собой. Ни мыслей, ни обдумываний, ни расчетов. Но было и страха — все было таким, каким оно я должно быть.