Варварин свет

Неловко-то как — Никита не знает, что его невеста — царевна без царства! Мысли снова свернули на опасную беспокойную тропку, но тут Любава услышала разговор: переругивались две бабы в синих платьях с вышитыми по краю рыбами и белых передниках.

— Там уже третьи сутки не убирались! Марья Ивановна с нас всех головы поснимает!

— Да знаю! Но я не пойду! Лучше без головы останусь, чем на мертвяка смотреть!

— А может… Послать эту дуру, как её!

— Глашу? Да она там только хуже грязь развезёт!

— Это разве нам важно? Главное — желание царевны исполним. А как — уж то не наше дело. С Глаши спросят.

— Ну ты голова, мать!

— На то я над тобой и управительница. Иди уже, Фимка, скажи Глаше, чтобы шла в главный зал с метлой!

Любава на цыпочках побежала за Фимкой, широкоплечей седовласой женщиной совсем без талии. Та как назло не спешила — то тут, то там в отражение посмотрится, прихорошится. А вот совсем встала, пучок перевязывает! Любава укусила себя за кулак, чтобы не закричать.

Наконец, Фимка поправила синюю ленту на лбу, удовлетворилась своим видом и заглянула в какую-то неприметную дверь:

— Глафира! А ну, работать! В главный зал. Управительницы приказ!

В ответ раздался вздох и покорное «Угу».

Любава поплелась за неуклюжей девицей, бледной, как моль, и нерасторопной, как слизняк. В одной руке Глаша тащила деревянное ведро, с каждым вторым шагом расплёскивая часть воды. В другой руке у неё была метла, а на плече висела не первой свежести тряпка. Глаша поглядывала в окна и что-то напевала, а потом вдруг присела на корточки и принялась тереть кончиком пальца только ей одной заметное пятнышко.

Но Любаве она уже не нужна была — в десятке шагов она увидела высокую двустворчатую дверь в красно-белых полосах. Охраны не было. Девушка подкралась и заглянула в замочную скважину.

* * *

Злой Никита отошёл подальше от смешанного отряда. Им пришлось отступить — никакая сила не могла победить Синее войско. Воинов со светящимися глазами становилось больше с каждой захваченной деревней, с каждым пленённым бойцом — Синемордый отравлял их своим пламенем. Они уже потеряли часть богатырей, а оставшиеся рассеялись по местности, разбитые Синим войском на отдельные группы и загнанные по временным прибежищам. Отряд Никиты отдыхал за скальным образованием, которое защищало подступ к холму. Через небольшую рощу тёк ручей, беззаботно искрясь на солнце.

Никита уже раз поднимался на поросший деревьями холм, чтобы осмотреть окрестности. Любава дала ему зачарованное стёклышко, которое позволяло видеть то, что слишком далеко для невооружённого глаза. В море стояли чёрные корабли, и от них к берегу плыли лодки с людьми.

— Поздно пришли, Воевода, — посетовал один из богатырей. — Я троих своей палицей, а на меня ещё шестеро. А лица, видел ты их лица? Широкие, а глаза наоборот, узкие.

— А женщин их видел?

— Ты их как от мужиков отличил?!

Раздался взрыв хохота.

— Заткнитесь, — зло сказал Никита.

Святозар говорил когда-то, что бойцам нельзя запрещать грубые шутки — они так пар спускают, но Никите было слишком отвратительно то, что он увидел на поле боя. Мужчины, женщины, старые и молодые, совсем юные парни и девушки с горящими глазами, кое-как укрытые кожаными кирасами и шлемами, оружие в руках — какое придётся. Синемордый гнал в плен всех без разбора, а потом отправлял в мясорубку. Лукавил богатырь — среди рабов с горящим взглядом было достаточно и привычных взгляду лиц. А часть из них смотрели через шлемы привычными глазами.

Никита отошёл от продолжавших ржать, словно стадо коней, современных мужиков и былинных богатырей, которые сразу спелись. Тут, вдали от всех, он позволил себе снять шлем-череп — Любава показала, как отделить его, а потом приладить обратно, не разбирая весь доспех на яблоки. Юный знаменосец пытался кое-как связать потрёпанные концы Любавиного платка. Чёрный ворон уменьшился, отбежал от разрывов в ткани, чтобы самому не пораниться. «Сам ты юный! — разозлился ещё и на себя Никита. — Он же мой ровесник!»

— Я вот чего не пойму, Никита Михеич, — сказал тот, вытаскивая нить и связывая ей два клока ткани. — В тебе все Кощея признали. Ты при местной армии по имени себя запретил называть. Почему все рады, что Кощей вернулся? Почему все в бой с новой силой ринулись?

— Я тебе потом объясню, если выживем, — вздохнул Никита.

— А если нет? Я тогда кикимором обернусь и буду к тебе по ночам приходить, пятки щекотать, пока не скажешь.

Тогда Никита сдался и рассказал коротко, что знал.

* * *