Варварские свадьбы

Ночные стоны Людо служили постоянным предметом обсуждения. «Если он того, его надо показать доктору», — говорил Мишо. Чтобы не быть голословной, Николь, не раздумывая, будила посреди ночи мужа и Татава, и они, в пижамах, втроем входили в комнату несчастного и смотрели, как тот, одетый, лежит, свернувшись, на полу и жалобно, протяжно стонет во сне. «Он еще сильнее стонал, когда жил в булочной. И даже скрежетал зубами…» Затем Николь принималась трясти сына: «Ты прекратишь или нет? Не очень–то сладко ты поешь!.. Да замолчи же наконец!» Людо вскакивал. «Мне он не мешает, — говорил Татав. — И потом, папа все равно храпит громче…»

На Рождество Мишо захотел устроить праздник — настоящий праздник в честь своей прекрасной супруги и своего нового сына. Николь вначале, казалось, обрадовалась и согласилась, но затем передумала. Она ни за что не хотела приглашать своих родителей. А если их не будет, то зачем тратиться? Мишо допытывался, по какой такой причине Бланшары не захотят по–семейному отпраздновать Рождество. «Они уже не в том возрасте для таких дел!» Но поскольку Мишо требовал объяснений, она в конце концов взорвалась, заявив, что ее родители никогда не приедут в Бюиссоне, что отец больше не играет в шары, а главное — от одного вида Людо им становится плохо.

— Ты хочешь сказать, что он не должен показываться им на глаза?

— Во всяком случае, родители не станут встречать Рождество вместе с ним. Поставь себя на их место.

— Вот пусть и остаются на своем месте, раз уж на то пошло! Это была первая серьезная размолвка между супругами. Николь

надулась. Мишо выписал из Бордо такую высокую елку, что она упиралась в потолок. Он установил ее в углу столовой и два дня украшал искусственным инеем и фонариками из серебряной бумаги. Людо, раскрыв рот, разглядывал наряженное дерево, которое, по словам Мишо, было таинственным образом связано с Дедом Морозом, раз в год проникавшим в дом через дымоход, чтобы развесить на елке подарки.

Накануне праздничного дня Людо принес своей матери завтрак и хотел присесть. «Я устала, уходи…» Когда он вышел, она схватила жалкий цветок, который он принес в стакане с водой, сломала его и сунула назад в стакан соцветием вниз. «Вот так и он был во мне. Поднимай руки, дочка, поднимай повыше!»

Вечером, как и каждый год, полуночная месса прошла под аккомпанемент Мишо. игравшего на фисгармонии. Вместо тестя с тещей он пригласил на праздничный обед кюре. «Почему, — спросил Татав. — почему вы сказали на проповеди, что Рождество не является пиром соблазна?» Замкнувшись в высокомерном молчании, Николь едва притрагивалась к еде. Во время десерта с елки сняли подарки. Священнику достался конверт, Николь — золотая цепочка. Татав и Людо получили настольный футбол. Мишо остался без подарка. Людо также получил от Татава коробку шоколадных конфет. Большинства из них на месте не оказалось. На самом дне коробки гримасничал белый пластмассовый скелетик.

*

В школе, во время перемен, Татав притворялся, что не замечает Людо, который, впрочем, и не скучал без него. Он играл в одиночестве, изображая двухмоторный самолет и вращая перед собой двумя обрывками веревки. Еще он любил наблюдать за девочками, которые, что–то напевая, прыгали через скакалку. Иногда он потихоньку брал исписанные огрызки мела со школьной доски и рисовал причудливые линии на цементном покрытии школьного двора. Или играл в бабки с крестьянскими детьми, ставившими на кон шоколад, припасенный на полдник, но если Людо выигрывал, то его лишь пинали сабо. В школьной столовой он всегда садился между девочками, приводя их в восхищение своим неутолимым аппетитом и доедая за ними холодную чечевицу.

Вечером Татав поджидал его на дороге, вдали от посторонних взглядов; они возвращались окольными путями, приводившими их в порт, где они с мечтательным видом прогуливались мимо судов, стоящих у причала. Татав доставал из своего ранца кусок лески и подсекал лоснящихся жиром бычков, у которых он выкалывал глаза школьной ручкой, а затем бросал назад в воду.