Варвары

Да, для этого стоило жить. Вгрызаться в науку. Защищать диссертацию. Оказаться отобранным среди множества претендентов. Пройти безумно трудную подготовку. Полететь в космос. Зачем? Чтобы проснуться в дымной темной избе в компании блох?

Сон пропал. Коршунов лежал, думал.

Из головы не шла проклятая римская монета. «Клавдий-Кесарь-Август-Император-шестой». Где же мы, черт возьми? Где, черт возьми, то Приднепровье, которое тут было? Или будет? Рим — есть. Бизоны — есть. И китайская стена… Немецкие, английские, русские слова в речи аборигенов. «Байкер» Овида. Невозможно низкий радиационный фон, будь он неладен… И эти чертовы радиосигналы… В мире, в котором электричества в принципе быть не может. И в который эта самая монета отлично укладывается…

«А что ты хотел? — сказал себе Алексей. — Серебряный доллар обнаружить? Или царский червонец?»

Да, именно так. Именно этого он и хотел. Вот если бы в дикарском монисте обнаружился доллар или червонец, все бы встало на свои места. На те места, на которые желало бы поставить факты коршуновское бессознательное. Есть в мире заповедные уголки, куда не проникла настоящая цивилизация, конечно, есть. (Заповедный уголок — в Приднепровье? Гм…) Но присутствие цивилизации, наличие хоть какой-нибудь Великой державы должно ощущаться. В виде жестянки из-под пива. В виде серебряного доллара. Присутствие Великой державы в дикарском поселке, затерянном в джунглях Амазонки. Рано или поздно оно должно было проявиться: коршуновское нутро чувствовало это. И ждало. И проявилось. Присутствие. Великой державы. Только не той. А бессознательное все цепляется, генерирует ощущение того, что все подстроено. Что вокруг декорации, не более. Ткни посильнее — и они рассыплются. А тут — объективная и вполне ожидаемая реальность. Но не та, которую хочется принять.

Очень знакомое состояние, черт подери! Помнится, был у Алексея приятель, коллега по работе. Жена у приятеля ушла. И до этого жили вроде нормально. А тут собрала вещички — и ушла. К какому-то бухгалтеру. И приятель, тоже физик с конкретным логическим мышлением, все никак этого в толк взять не мог. Рассказывал: «Вечером прихожу домой, дверь открываю — и удивляюсь, почему ее нет. В постели лежу, руку протягиваю… Ее нет. Все понимаю: знаю, что ушла, знаю к кому… А осознать не могу!» И так его это мучило… Не принимала душа голых фактов. Все логично, все понятно… Умом. А все равно не верилось. Вот так, должно быть, «крыша» и съезжает. Не когда факты в концепцию не укладываются, а когда факты как раз укладываются, а вот сама концепция — нет.

Алексея в детстве картинка одна очень занимала. Средневековая гравюра. «Монах, дошедший до края света» называлась. Там монах был изображен. Стоит на четвереньках, перед ним небо со звездами. А в небе дыра продрана, как в ткани. И монах в ту дыру смотрит. И видит механику мира. Круги светил, эпициклы Птолемеевы. Как в часах. А за спиной монаха Божий мир: реки, города.

Алексей тогда голову ломал, представить себе пытался, что этот монах чувствует. И как дальше жить будет? С тем, что увидел…

Еще он думал: вот наступит двухтысячный год: роботы, звездолеты фотонные и все прочее.

А мог ли он помыслить, что будет вот так вот в грязной избе валяться? И испытывать то, что тот монах с гравюры испытывать был должен, заглядывая в дырку в полотне мироздания…

Алексей понял, что уснуть ему точно не удастся, сел на лавке. Вот те на! А командира-то нет. Небось с Алафридой своей миловаться отправился.

А что? Это идея. Нет лучшего средства, чтобы примириться с действительностью, чем женщина. Обнаженная и желанная. Твоя.

Коршунов быстренько натянул штаны, обулся.

Со стороны поселка доносился приглушенный собачий брех.

«Надо будет палку взять», — подумал Алексей.

Со здешними хундсами у него складывались сложные отношения. Если без дубья. С дубьем же — просто замечательные. Дружба навеки. А вот к Черепанову, хоть с дубьем, хоть без, хундсы неизменно почтение проявляли. Было что-то такое в Генке, от чего даже здешние хундсы застенчивыми становились…

Командир никуда не ушел. Стоял возле плетня. Алексей подошел к нему, встал рядом.

— Тихо, — сказал Геннадий. — Как тут тихо.

Словно в ответ ему в одном из дворов снова залаяла собака. Тотчас ей с готовностью ответила еще одна. И с подворья Хундилы послышался лай.

— Чего это они? — спросил Алексей.

— Перекличку ведут, — хмыкнул командир.

Коршунов поглядел на небо. То самое, с которого они пришли. В городе звезды почти не видны. Загазованность мешает плюс освещение. А тут — пожалуйста. Небо над тобой, звезды и тишина вокруг.

И вдруг…

У Коршунова даже дыхание перехватило. Схватил Черепанова за плечо:

— Генка, гляди! Вон там!

По небу, беззвучно пересекая созвездия, двигался огонек. Для метеора слишком медленно. И не гас…

Внутри все сжалось…

— Генка! Самолет!

Черепанов посмотрел. И сказал тихо так, мягко:

— Нет, Алеша, это не самолет. Это наш с тобой «Союз». Вошел в плотные слои. Ему как раз самое время. Вот ведь повезло увидеть…