Вас пригласили

Мне приснился отец. Он стоял посреди темного зимнего леса, один, очень худой и смертельно бледный. Казалось, он заблудился, и ветер яростно трепал его одичавшую седую гриву. Он не звал меня, не бранил и не плакал. Он, как слепой, безумно шарил глазами по верхушкам деревьев, по низко летящим облакам, будто пытался разглядеть что-то в сырой мгле. Я, невидимая, завороженно не сводила с него глаз. Но вот взгляд отца, витая шальным мотыльком, почти что поймал мой. Я вмерзла в окостенелый воздух, увязла в воске сна. И вот уж еще вздох – и глаза в глаза, но внезапный порыв ветра швырнул отцу прямо в лицо горсть прелых прошлогодних листьев, и на меня вместо родных серых глаз глянули невидящие черные провалы. Я рванулась прочь из этого морока – и проснулась.

Самое сердце мое покрылось испариной: я вспомнила вдруг, что отец ждет меня уже невесть сколько дней, утешаясь лишь рассказом служанок о нашем дорожном злоключении. В том, что Герцог доставил моих людей на большую дорогу, сомнений у меня почему-то не возникало. Но ни где я теперь, ни что со мной, отец знать не мог.

Я спустила ноги с кровати. Студеный лимон дневного солнца ровно затапливал комнату, но счастливого детского забытья не стало. Я пропустила Рассветную Песню. Я проспала завтрак. Меня никто не будил. Больше всего на свете сей миг жаждала я поговорить с Ануджной. Или с Анбе. Или с Сугэном. А еще лучше – с самим Герцогом.

От своего беспамятства и легкомыслия я совершенно оторопела: у меня начисто вылетело из головы вообще всё, что находилось за стенами этого замка. Я лихорадочно принялась думать, как бы одним махом убить сразу двух зайцев: успокоить отца и остальных домочадцев и ухитриться при этом остаться при Герцоге. Проще всего было бы отправить отцу письмо с нарочным, весточку, что я жива и здравствую. Но как, помилуй меня Всемогущий, объяснить ему, что я намерена остаться на неопределенное время в замке у некоего не известного никому одинокого фиона, в компании каких-то неведомых людей и с совершенно необъяснимой целью, которую я сама пока толком не понимала? Получи он подобную депешу – с ужасом предположит одно: его любимая дочь повредилась рассудком, а это почти равносильно вести о моей смерти. Как бы так донести до него – я здесь потому, что не могу здесь не быть?

За обедом моя бледность и сумрачный вид не остались незамеченными, и Герцог – о, удача! – вскользь бросил мне: «Меда Ирма, задержитесь после трапезы». Я чуть не подпрыгнула от радости. Мне казалось, обед будет тянуться бесконечно, я заживо горела изнутри: картины из сна не давали мне ни мига покоя. Но вот наконец все разошлись по своим делам, и мы остались в зале одни.

– Что такое, меда?

Вопрос Герцога прозвучал, как всегда, ровно и спокойно, но в прозрачных февральских глазах видно было греющее сентябрьское небо. Я стояла у его подлокотника, не в силах усидеть в кресле.

– Герцог… Медар Герцог, мне нужна ваша помощь. Или хотя бы совет.

– Я весь внимание, милая меда.

Спасибо, уже спасибо!

– Нынче ночью мне приснился сон… – И я коротко выложила суть ночного кошмара, посетовала, как поздно меня осенила мысль о том, что отец наверняка сходит с ума от беспокойства: что со мной, где я? Но, сообщи я ему правду, выйдет еще хуже: он решит, что я спятила, и это разорит ему душу не меньше, чем моя кончина. Помогите, Герцог, придумайте что-нибудь!

Где-то за окном мерно щелкала неведомая птица. Ее трескотней я меряла мгновения, пока Герцог молча разглядывал меня, словно впервые видел, а я ждала его слов. Каких угодно.

– На привычное втуне молиться: Рид не даст там навек поселиться. Хоть и боязно вам отпускать прошлое, дорогая меда, вы все же ухитрились на много дней накрепко позабыть о ближних своих. Занимательно. Ну что ж, раз уж вы так просите, драгоценная Ирма…

Герцог неторопливо поднялся с кресла, подошел к камину, и тут только я заметила крупный конверт из грубой голубоватой бумаги, почти невидимый на сером граните каминной полки. Так же неспешно Герцог вернулся к своему креслу, рисуя каждое движение, извлек два сложенных вдвое таких же голубоватых листа и углубился в чтение, будто получил письмо от закадычного друга. На одной странице чернели витиеватые, сильно украшенные письмена, а весь низ укрывали многочисленные пестрые печати. Второй же лист оказался чистым.

Я молчала, не смея ни о чем спрашивать. Мучительно, однако терпеливо ждала, когда Герцог решит объясниться.

– Вот, взгляните, меда Ирма.