Ваш номер — тринадцатый

— Разумеется, лучше, — генерал почти ласково прикрыл сухой пепельной ладонью шоколадные пальцы Анабеллы. — Но наши игрушки, знаете ли, оставляют следы, их можно засечь всякими хитрыми приборами. К тому же, чтобы задействовать генный деструктор или пси-генератор, придется ввести в курс еще пяток человек. А вы, Беллочка, невидимка и совершенный аноним. Вы — изящная гарантия моей тайны!

Скарабей скупо улыбнулся. Он сделал последний глоток из своей чашки, промокнул губы салфеткой и поднялся:

— Думаю, нам пора. Даю вам сутки на размышление. Завтра в это же время Паша будет вас ждать на том же месте. Да! И не пытайтесь скрыться! Вы, знаете ли, под очень надежным наблюдением…

— …Я согласна! — сказала она завтра. — Но мне нужны гарантии!

— Гарантии? — переспросил генерал. — Какие?

— Что когда я проверну это дерьмовое дело, ваши игуаны не уберут меня и моего друга.

— Белла, не разочаровывайте меня! — обиделся Скарабей. — Как вы могли вообразить такую порнографию? Я был бы последним недоумком, если бы без крайней нужды уничтожил столь совершенное оружие, как вы!

Ее словно током ударило:

— Значит?.. Потом будут и другие… поручения?!

Чингисхан едва заметно прикрыл глаза: конечно, будут! И тут же приподнято произнес:

— Итак, пакт о ненападении подписан. Теперь — к делу! Наш фигурант должен отойти в мир иной до конца следующей недели. Пускай это выглядит как инфаркт или инсульт. В общем, вы лучше меня знаете, как эту порнографию обставить внешне. Ну а теперь — главное: какую же пешку вам предстоит сощелкнуть с доски.

Он скривил жесткий рот в чем-то отдаленно напоминающем улыбку:

— Эта комната не прослушивается. Но береженого, знаете ли, бог бережет: не будем называть имен всуе. Вот, поглядите, о ком речь.

Скарабей достал из кейса большой фотопортрет.

— Ясно! — кивнула Анабелла, вглядываясь в улыбающееся со снимка лицо, хорошо знакомое всей стране. — К концу той недели я его упакую. По самый Галапагос!

* * *

Скарабей подбросил ее до самого дома. Потом Паша долго вез его за город, на «конторскую» дачу (генерал не жаловал гостиницы). Вокруг бушевала непогода, обильная небесная влага заливала ветровое стекло.

Скурбеев смотрел на эти мятущиеся струи и думал. Почему он, талантливый физик и нейропсихолог, каких на всем «шарике» — по пальцам сосчитать, посвятил свой дар грязному делу душегубства? Почему он постоянно кому-то выкручивает руки и насилует души, склоняя к делам порочным и кровавым?

Но разве не так же точно изломали его самого, когда он только входил в эту жизнь — полным сил и надежд?

…Свое двадцатисемилетие он встречал сотрудником солидного академического института, кандидатом наук, и в загашнике уже вызревала докторская диссертация. А потом его призвали в директорский кабинет. Хозяин кабинета, седовласый патриарх, промычал нечто невнятное и тотчас испарился. А вместо него остался незнакомый человек маленького росточка с бесцветным лицом и мышиными глазками.

Этот малозапоминающийся товарищ тихим голосом доходчиво объяснил, что младший научный сотрудник Скурбеев как сознательный советский ученый и патриот обязан возложить свой талант на алтарь высших интересов родного государства. То бишь перейти в один сверхзасекреченный НИИ и там продолжить исследовательскую карьеру под эгидой Комитета государственной безопасности. Нет, разумеется, гражданин Скурбеев вправе отказаться от оказанного ему высокого доверия. Но тогда он в два счета вылетает с работы и вряд ли находит себе место в каком-либо ином научном учреждении Советского Союза.

Тут Намжилу припомнился рассказ, как в тридцать седьмом улан-удинские чекисты вломились в дацан и схватили тогдашнего Дхармараджи — духовного предводителя бурятских буддистов. А через пять дней преспокойно шлепнули его как злобного врага, который создал подпольную организацию, работавшую на японскую разведку. Сейчас, конечно, не тридцать седьмой год, и кандидата наук Скурбеева никакие чекисты к стенке не поставят. Но волчьим билетом обеспечат на долгие годы — пока бывший младший научный сотрудник не сопьется где-нибудь под забором…

Намжил подписал подсунутую ему бумажку.

Так, походя, за каких-то двадцать минут та белесая мышка-норушка перевернула всю его жизнь и, едва мелькнув, навсегда исчезла — ловить другие души.

…Что ж, он действительно сделал карьеру. И какую! Ого-го! Но во имя чего и какой ценой — об этом лучше не думать.

«Волга» наматывала на колеса мокрые километры загородного шоссе, а генерал все продолжал внутренний монолог. «И всю свою жизнь в госбезопасности ты ломал людей, заставлял их идти против совести. Потому, что тот белый мышонок с юркими глазками поселился в тебе. И сам он, и та липкая опаска, которую он в тебе породил. А что же — сегодня? Прозрение по темечку стукнуло? Да чего там прозревать, давно все ясно! Просто сегодня ты позволил себе признаться в этом».