Ваша честь [litres]

Они ждали стоя, в темноте, потому что женщина оставила их одних в этих сенях, или вроде того, без лишних объяснений. Когда маэстро Перрамон и Тереза уже решили, что все о них забыли в этом углу дома, где пахло вареной капустой, дверь с улицы открылась и на них натолкнулась тяжело дышащая тень.

– Мать твою за ногу, – прошамкал тюремщик, ощупывая макушку маэстро Перрамона.

Тут из глубины помещения появился приглушенный и колеблющийся свет свечи в руках у жены, и тюремщик все понял:

– Кого вы хотите видеть?

– Моего сына. – У маэстро Перрамона дрожал голос. – Андреу.

– А… – Тюремщик нерешительно посмотрел на женщину. Она едва заметно кивнула, и тогда он добавил: – Хорошо… Только не больше десяти минут, я головой рискую.

– Только что сказали, пятнадцать, – возмутилась Тереза.

– Если хотите его увидеть, следуйте за мной…

К их изумлению, тюремщик повел их к себе домой. Когда они подошли к изъеденной жуками-древоточцами двери, он открыл ее ключом, уже вставленным в замочную скважину. И взял у жены свечу.

– Следуйте за мной, – сказал он.

Идя по проходу, проложенному в скале или, пожалуй, старинной крепостной стене, они миновали еще три двери, за которыми их ожидали еще три похожих коридора, голых и темных.

– Это старая часть тюрьмы. Тут есть отверстия. Глядите. – (Девушка со стариком наклонились и заметили несколько зарешеченных отверстий в полу.) – Не двигайтесь с места, – сказал тюремщик.

Не дав им ответить, он удалился в ту сторону, откуда они пришли, забрав с собой свечу. Маэстро Перрамон с Терезой остались во мраке, не имея ни малейшего понятия о том, куда катится мир, в самой что ни на есть ужасающей тьме. Тереза расплакалась, и маэстро Перрамон не нашел слов, чтобы ее утешить, потому что и сам плакал, пользуясь тем, что в темноте его никто не видит.

Спустя довольно долгое время их привыкшие к мраку глаза различили слабый свет под ногами. Он проникал сквозь зарешеченные отверстия. Оба присели на корточки. Под ними солдат, давший Терезе адрес и вооруженный так, будто только что стоял на карауле, шел впереди тюремщика, который, в свою очередь подняв руку с керосиновой лампой, подталкивал в центр камеры словно оцепеневшую фигуру человека, глядевшего вверх.

– Андреу? – проговорил маэстро Перрамон.

– Папа…

– Здравствуй, Андреу. Это я, Тереза.

– Здравствуй. Я вас не вижу…

– Андреу… Я люблю тебя.

– Завтра меня убьют.

– Не думай об этом. Молись.

– Спасибо, что пришли… Мне было очень одиноко.

Андреу, задрав голову, вглядывался во тьму, пытаясь разглядеть отца и Терезу сквозь отверстие в потолке. Тут он увидел пальцы, вцепившиеся в решетку.

– Чья это рука? – спросил он.

– Моя, – ответила Тереза.

– Помаши ею. Вот так… Как хорошо, что вы пришли…

Они на несколько мгновений умолкли. Тереза махала рукой с почти религиозным рвением, и глаза Андреу, невидимые в тусклом свете, жадно следили за ее движениями. Ему не хотелось разрушать волшебство этой минуты, и он предпочел замолчать. За несколько секунд многое пришло ему в голову: что, оказывается, он любит эту девушку, из любви к нему машущую рукой; что ему жалко отца, беднягу, как ему, вероятно, тяжело. Об этом, в сущности, и молчал Андреу, со слезами, капавшими очень медленно, потому что он больше не чувствовал себя так одиноко, как раньше. А до тех, наверху, доносилось только мерное дыхание юноши, потому что тихий плач его невозможно было услышать.

– Сынок… – прервал молчание маэстро Перрамон. – Я делаю все, что могу… Я обращался к властям… Я отправил посыльного к Нандо… Сегодня на почте мне сказали, что его нигде не могут отыскать. Никто не знает, где он.

– Это был не я. Нандо знает; я всю ночь провел с ним, мы гуляли. Он может свидетельствовать в мою пользу! Слышите? Привезите его!

Теперь уже слеза Терезы капнула сквозь прутья, но Андреу не заметил.

– Мы знаем, что ты невиновен. И не можем отыскать Нандо. Он исчез. Растворился в воздухе, сынок.

– Все думают, что ее убил я. Все до одного. Я скоро сойду с ума и решу, что я ее и вправду убил.

– Я так тебя люблю, – отозвалась Тереза вместо ответа.

– Отыщите Нандо, Бога ради!

– Я был у настоятеля Санта-Марии дель Пи, – рассказывал маэстро Перрамон, – и у маркиза де Досриуса и даже к судьям ходил… Но ничего у меня, похоже, не вышло.

– Я так тебя люблю, Андреу…

– Меня хотят убить. Не знаю почему, но кто-то хочет меня убить. Найди Нандо, папа! У него есть связи.

– Я люблю тебя.

– Я уже и не знаю, куда идти, Андреу.

– Простите, но мы не можем оставаться здесь всю ночь. Я головой рискую.

– Одну минуту! – Андреу, казалось, проснулся. – Та песня, папа!

– Какая песня?

– Хватит, хватит! Уже столько времени прошло, а я… да и солдат этот…

– Песня про соловья. Нандо написал песню на мои стихи. Очень красивую.

– И что ты хочешь?

– Чтобы она не пропала, папа…

– Не беспокойся.

– Ну же, идем. – Тюремщик взял Андреу за руку, но тот вырвался.

С самого начала свидания и до этого самого мгновения в нем, казалось, впервые пробудились силы.