Ваша честь [litres]

Его честь расхохотался. Ему был противен комендант Сиснерос; он считал его ни на что не пригодным экземпляром самца военной породы, которому участвовать в каких бы то ни было военных действиях помешали бы как увесистые медали, так и брюхо, способное достойно соперничать с животами прочих гостей. Но все же он засмеялся, потому что комендант Сиснерос считался одним из наиболее приближенных к его высокопревосходительству военных, а это не игрушки. Сам же его высокопревосходительство дон Пере Каро де Суреда Валеро-и-Маса де Лисана, за четыре прибора слева, с удовлетворением глядел на дно своего стакана, прислушиваясь к кудахчущему хохоту глядевших ему в рот дам, одна из которых трогала его под столом ножкой. А потому, откинувшись назад, чтобы официант наполнил ему бокал, его честь со смехом заметил: «Хотел бы я знать, комендант, что за душа у салата или у капусты», – а комендант Сиснерос, «хо-хо-хо», снова залился самым что ни на есть идиотским хохотом. Дон Рафель осторожно отодвинул свой бокал, чтобы туда не угодили брызги слюны разбушевавшегося вояки. На судью накатила неизъяснимая тоска, которую он скрыл за индюшиной ножкой. За несколько мгновений в голове у него пронеслось все то, что он оставил за пределами банкетного зала. Он энергично встряхнул головой, чтобы прогнать дурные мысли. В девятнадцатый раз с начала ужина он решился вытянуть шею, чтобы полюбоваться, за три прибора справа, на милые ужимки его недосягаемой Гайетаны. Возле его драгоценной бедняжечки восседал полковник Кобос, в честь которого и затеяли все это празднество, поскольку ему досталось блестящее повышение с переводом в воинскую часть при Дворе (со званием и эполетами генерала), рисовавший на выскобленном скелете половинки кролика план защиты Серверы – или, может быть, это судье послышалось, а на самом деле полковник имел в виду Фигерас? – во время Пиренейской войны с французами. Дон Рафель не мог знать, что донья Гайетана уже пребывала в том сладком полусне, который навевает вино из Сан-Садурни, и мерно покачивалась при звуках пронзительного голоса краснощекого полковника, настойчиво и обеспокоенно уверявшего, указывая на четвертое межреберье кролика, что бастион Санта-Мария был, без всякого сомнения, слабее всех. Баронессе де Черта слабость бастиона из города Сервера (Фигерас?) была глубоко безразлична. Гораздо более внимательно она следила за супругом, который с придурковатой улыбкой пожирал глазами никому не знакомую любовницу какого-то военного, наряженную так безвкусно, будто она работала в театре танцовщицей на подхвате, как те бедняжечки, которым все еще приходится зарабатывать себе на жизнь, прыгая на сцене, когда могильщик уже где-то роет им яму. Однако барон был от нее в восторге. Удостоверившись, что муж уже запутался в ее силках, юная баронесса де Черта… Ах нет: Солсона; это была вовсе не Сервера и не Фигерас, а Солсона. А штаб был расположен на передней лапе кролика. Тогда юная баронесса де Черта начала со знанием дела поглядывать на зеленоглазого и светлоусого лейтенанта, высокого и статного. Она взяла бокал и поднесла его ко рту, как будто прячась за ним. Она пожирала лейтенанта глазами, покамест презренные французишки, насмерть перепуганные массовым контрнаступлением защитников кроличьей косточки, в ужасе обращались в бегство. Она мысленно раздела светлоусого и зеленоглазого лейтенанта и пришла к выводу, что у этого красавца-мужчины, без сомнения, должно быть твердое, непобедимое, несокрушимое, воинственное, гордое и мощное орудие между ног. Донья Гайетана удостоверилась, бросив мимолетный взгляд на мужа, в том, что ее супруг продолжает распускать слюни перед жалкой танцовщицей, и поставила бокал на стол. Она взяла большой кусок сосиски, в то время как французы бежали, потерпев сокрушительное поражение, а славные защитники города – ах ты, батюшки, теперь оказывается, что это была Манреза? – гордо поднимали знамя и клялись в вечной преданности его величеству, королю-рогоносцу дону Карлосу. Баронесса взяла сосиску в рот, но жевать ее не стала, с нескрываемым бесстыдством она дерзко уставилась на лейтенанта со светлыми усами, воинственным членом и зелеными глазами, пытаясь установить прямой контакт. Ну наконец-то; долго же до него доходило; теперь лейтенант заметил, что баронесса на него нацелилась, и весь встрепенулся. «Во дает, деваха, ух как меня зацепила, а этот тупой полковник все никак не заткнется», – словно говорил он. Лейтенант с несокрушимым членом, светлыми усами и зелеными глазами тактично улыбнулся и попытался дотянуться под столом до ее ноги, но стол был слишком широкий. Донья Гайетана, угадавшая подспудное движение, откусила от сосиски кусочек и улыбнулась. Полковник, на несколько секунд оторвавшийся от скелета, чтобы поглядеть на даму, решил, что ее рассмешила его острота на тему французов, и мысленно похлопал себя по плечу за свойственный ему тонкий юмор, столь милый сердцу красавиц. Донья Гайетана подняла бокал и пожелала, чтобы юный лейтенант оказался у нее в постели. Она с наслаждением выпила и, поставив бокал, встретилась глазами со взглядом печальной жабы, склизкого дона Рафеля; под непроницаемой маской светской любезности баронесса покатилась от хохота. В глубине души она гордилась своей способностью заставлять его виться ужом, ползая по ее следам. В ней состояла ее власть, ее сила… А ведь, по словам ее мужа, весьма недовольного таким обстоятельством, дон Рафель, безродный выскочка, был человеком влиятельным, пусть даже единственно благодаря занимаемому им посту председателя Верховного суда. Она знала, что дон Рафель следит за ней издалека. Все началось с пары случайных совпадений, когда он углядел ее в окно; потом он принялся беззастенчиво наблюдать за ней из-за с грехом пополам скрывавшей его занавески. А с недавних пор началось самое смешное: он притащил телескоп. Если бы дон Рафель узнал, что ей известно, что он следит за ней сквозь линзы, он захотел бы сквозь землю провалиться от стыда. Что касается доньи Гайетаны, она вовсе не была вполне уверена, что ему неизвестно, что она знает о его телескопических преследованиях. Сомнения придавали положению некоторую пикантность. Поскольку это означало, что она согласилась принимать участие в игре и разрешала наблюдение на расстоянии, открывая шторы во время послеобеденного отдыха, лежа на кровати и делая вид, что устала, задирая юбки и выставляя напоказ прелестную молочно-белую лодыжку или комплекты нижнего белья, без сомнения способные довести его честь до грани безумия. «Вот какова она, женская власть», – думала она, поглядывая на верховного судью и облизывая влажные губы. Председатель Аудиенсии, наблюдавший за ней, поперхнулся вином и закрыл лицо салфеткой, чтобы благопристойно откашляться. Положа руку на сердце, донья Гайетана понятия не имела о серьезных затруднениях, вызванных тем, что телескоп дает перевернутое вверх ногами изображение, затруднениях, доставивших его чести столько хлопот и в конце концов разрешенных при содействии доктора Далмасеса. Дон Рафель, оправившись от приступа кашля, взглянул на баронессу. Подражая ей – движением, с незапамятных времен символизирующим духовное единение, – он поднял бокал и выпил. В его воображении они слились в страстном поцелуе, а вино их сближало, как дуновение любви. Дон Рафель старался не думать ни о чем, кроме ужина и нежного присутствия возлюбленной прекрасной Гайетаны, не вниз головой, а в правильном расположении. Какое счастье, что Марианна предпочла отправиться поплакать со своими коллегами из братства. Дон Рафель ответил, да-да, разумеется, на какой-то ускользнувший от него вопрос военного инженера с печальными глазами, сидевшего от него слева. Военный инженер, изумленный столь бессмысленным ответом, пожал плечами и предпочел снова углубиться в молчание.