Ваша честь [litres]

– Одну минуту, что тебе минута, а? – с оттенком презрения отмахнулся от тюремщика Андреу. И протянул руку к отверстию в потолке. – Я оставил этот лист… на письменном столе. Я его подсвечником придавил… Папа… не потеряй ее. Сыграй ее на фисгармонии… Нандо, когда вернется, сможет заказать, чтобы ее спели… Чтобы они не пропали, мои стихи.

Андреу только и умел сказать: «Чтобы они не пропали». На самом деле ему хотелось объяснить, что он уже умер, что нет смысла тратить время на бесполезные хлопоты, что кому-то нужна его смерть и кончен разговор; что тот, кто споет эту песню, повторит его слова и в этих словах он оживет, сколько бы его ни умертвляли и ни убивали, и покажет виселице, кто кого.

– Чтобы они не пропали, – снова прояснил он свой довод. – Чтобы они не пропали, папа, – повторил он, как завещание.

– А есть и такие, что утверждают, – поднимая на вилке индюшиную ножку, криком кричал комендант Сиснерос, губы которого были перемазаны жиром, а в бороде застрял кусок мяса, – что у птичек есть душа. – Он залился хохотом, за которым последовало сопение, вызванное желанием его подавить. Комендант впился зубами в индюшку и вздохнул. Потом указал вилкой в сторону его чести, пытаясь замаскировать отрыжку. – Хотел бы я знать, – философски заметил он, – какого вкуса у них душа.