Ваша С.К.

— Я еще не сказал главного. Я расскажу вам про вашу кафешантану и ее актёров, о которых вы только что так пренебрежительно отозвались. Вон там, — он снова указал в пустоту. — Там афиша — Баядера, а рядом с ней мальчик, он хочет попасть в театр, чтобы на краткое мгновение забыть про мучительный голод. Он стоит здесь с шести утра и завтра снова придет и отдаст за билет самую дорогую цену — свой единственный кусочек хлеба. И будет говорить, когда вырастет, что город мог прожить без хлеба, а без оперетт не мог. Вы не слышите сирену… А это зрители бегут в бомбоубежище вон туда, на угол, но скоро они вернутся в зал и досмотрят спектакль.

— Невозможно играть в театре во время войны! — твердо сказала княжна и хотела подняться, но граф удержал ее за малиновый подол и усадил обратно в клумбу.

— Возможно, — сказал он твердо. — Утром репетиция, вечером спектакль — все, как в мирное время, только без электричества, при керосиновых лампах и при минусовой температуре в зале. Будут умирать прямо на сцене. Вы все гоните меня завтра на балет… Я уже видел балет. Два года назад смотрел в Париже «Петрушку», там вместе с Нижинским танцевал Александр Орлов, которого в шутку назвали первым комиком русского балета… Я вижу его имя на афише «Марицы». Он уже не Александр Орлов, для всех он просто дядя Саша. В зале дым от разорвавшегося снаряда. Вот он вылезает из-под дивана на сцене и говорит: «Ничего особенного. Мы спектакль продолжаем». Страшные девятьсот дней, Светлана, ваш город будет окружен врагами, которые решат взять жителей измором, но у них ничего не получится, потому что голод живота не так страшен, когда сердце не голодно, когда оно может любить — ближнего, отчизну, пусть даже только искусство…

— Зачем вы все это рассказываете? — дрожащим голосом перебила княжна, зябко потирая руки.

— Затем, чтобы вы поняли, что должны уехать со мной, — улыбнулся вдруг граф, заставив княжну вздрогнуть еще сильнее. — Незамедлительно. Я рассказал вам, что будет через тридцать лет, но кровь польется уже в следующем году… Светлана…

Фридрих протянул руки и, заставив княжну встать, опустился перед ней на колени.

— Светлана, ваша мать не права… Люди намного страшнее вампиров. Мы насыщаемся кровью, а смертные — нет. Мы не убиваем без надобности, они же наслаждаются мучениями ближнего своего. Светлана, я не могу оставить вас здесь ни живой, ни мертвой… Светлана, прошу вас избрать конец, но без конца со мной.

Вместо того, чтобы попытаться вырваться, Светлана сама встала на колени, и они вновь стояли друг против друга, как еще недавно в номере «Астории»: бессмертный и смертная.

— Фридрих, этой ночью вы преподали мне самый лучший урок любви. Моё сердце теперь бьется ровно, и я знаю, что конец — это не конец, потому что даже сто двадцать пять граммов хлеба — это жизнь, и страшен не голод, страшно отчаяние, но вера нас спасёт, спасёт всех.

Княжна подалась вперед и опустила на плечи трансильванца дрожащие руки, но граф отстранил ее, чтобы вновь укутать в оброненный ею пиджак.

— Когда вы сказали, все начнётся, через год? — спросила Светлана. — Я умею лечить, я не боюсь крови, могу стать сестрой милосердия. Уверена, что мы все пойдём защищать нашу Родину, и наша «Бродячая Собака» опустеет, но мы останемся верны ее идейным ценностям. Иначе и не может быть — мы все уйдем на фронт… Наверное, там меня и убьют.

Светлана отвернулась, чтобы граф не увидел ее блестящих глаз. Девичий взгляд летел через площадь к заветным ступеням, ведущим в подвал, где все еще царили мирные музы.

— А может все-таки вы уедете со мной? — тихо спросил граф, осторожно за подбородок разворачивая княжну к себе. — Вернёмся вместе через тридцать лет — поверьте, сестры милосердия все еще будут нужны. А, может, вы будете читать стихи солдатам… У меня великолепная библиотека в замке…

— У князя тоже хорошая библиотека. Но если ваше пророчество верно, и мою страну ждут ужасы уже сейчас, я не имею права отсиживаться в деревне.

— Глупости, Светлана! — вскочил на ноги трансильванец.

Он подтянул к себе Светлану, и они снова оказались лицом к лицу, оба бледные: один мертвой бледностью, другая — живой.

— Вас убьет первая же шальная пуля и все… Ваше служение отечеству закончится.

— Но став вашей женой, я не смогу служить своему Отечеству. Вы не останетесь в Петербурге…

Граф отпустил ее и отвернулся.

— Обе войны развяжут немцы… Пусть у меня только фамилия немецкая… Но… Они даже гостиницу у них отберут…

Светлана протянула руку и дотронулась до плеча графа.

— Фридрих… Вы не желали убить меня, так подарите мне жизнь… Вечную…

Он резко обернулся, но наткнулся на выставленную вперед руку княжны.

— Ничего не прося взамен пятьдесят лет, слышите? Всего каких-то полвека, а потом… Потом мы встретимся. И тогда, возможно, я сумею вас полюбить…

Его темные губы тронула легкая улыбка.

— Полвека — это вечность. Вы забудете меня…

— Вы будете писать мне письма… И, возможно, даже получать на них ответы. Вы же знаете, как плохо работает полевая почта…