Ваша С.К.

       — Да чтоб тебя вывез кто в бочке из-под капусты! — всплеснул ручищами дворник.

       — И снова меня! Да чтоб вам всем пусто было! — продолжал шипеть Бабайка и вдруг ровно выдал подхваченную где-то поговорку: — Счастье в сундуке, а ключ в небесах, высоко… Улетел ключик наш… А кувалда осталась.

Ступай за кувалдой, дурень!

       — Дык как же можно… Кувалдой… По матушке нашей…

       — Фу ты, ну ты… Да чтоб провалиться тебе вместе со своей метлой!

       — Стучать изволят… — выдал пропавшим голосом совсем тихо дворник, да голову так в плечи втянул, будто стучала княгиня Мария не по хрустальной крышке своей тюрьмы, а по его картузу.

       — Не глухой!

       Да и глухой бы перезвон такой услышал, но крепок хрусталь горный — голыми руками княгине не взять его. Надо брать кувалду, но стоит же дурень истуканом, а домовому кувалда не с руки — у его брата на все непредвиденные случаи жизни кочерга имеется.

       С ней на плече, точно заправский солдатик, и отправился Бабайка в спальню княгини Марии, надеясь, что горя с хозяйкой не хлебнет. Надо ж было Федору Алексеевичу обернулся голубем прямо в комнате девицы Марципановой — прошиб ставню и стрелой к князю. Даже слова не сказал, что там стряслось у них с гостями. Хорошо еще беспроводная связь у них имеется и телефон между Фонтанным домом и землянкой ветряной ведьмы не протянули. Все каналы, проспекты и тракты перерыли б, как кроты, а у людей самих мостовые такие, что в лесу меньше спотыкаешься, чем в городе…

       Это Бабайка думал, пока топтался на пороге княжеской спальни. Схватить кочергу ума много не надо, да и разбить хрусталь всякий дурак сможет, а вот не попасться под горячую руку княгини — тут ума палата нужна. У Бабайки хоть она и была, да ключ давно был потерян… и не в кармане княжеского секретаря. Может и не простить княгиня ему разбитого хрусталя… Гроб не люстра, в лавке не купишь…

       — Фу ты, ну ты… — выдохнул Бабайка громко и медленно двинулся к гробу, точно по шаткому льду.

       Княгиня смотрела на него широко распахнутыми глазами и видела, наверное, только занесенную над ней кочергу.

       — Нема ключа… — пожал домовой плечами и потряс кочергой: — Бить?

       Княгиня кивнула и скоро сидела уже на груде хрусталя, а Бабайка жалостливо жался в углу, глядя на дрожащую в руках княгини кочергу. Он-то сбил всего лишь замок, это она сама потом расколотила все к чертовой и прочей матери!

       — Чего смотришь? — прищурилась княгиня Мария, и Бабайка вовсе глаза закрыл. — Пост на носу. Пить все равно не буду… — Домовой снова смотрел на хозяйку Фонтанного дома большими, на сей раз от удивления, глазами. — А потом, быть может, вообще пьяных за версту обходить стану… Надоели эти кролики, надоели… Мерзкие они и мысли их мерзкие… Но костыли для Игошеньки мы сделать обязаны…

       Она поднялась с груды хрусталя и стряхнула с измятого платья осколки.

       — Куда понесла Федьку нелегкая? — обернулась она к углу, где по-прежнему торчал домовой.

       Взгляд у княгини был злой, и Бабайка затрясся от него, как от мороза.

       — Знать не знаю…

       — Врешь! — выплюнула она и протянула к нему тонкие руки. — Вытрясу всю правду из глотки твоей!

       Тут между ног не проскользнешь — в юбках запутаешься. А ведь выбьет из него душу рукой, точно пыль палкой из половичка.

       — Если что с дочерью моей, глотку перегрызу!

       Бабайка согнулся в три погибели и стал похож на мячик и этот мячик сопел:

       — Опять я, снова я… При чем тут я?

       — Не о тебе речь… Знаешь, о ком… Говори все, как есть! — присела Мария подле скорчившегося домового.

       Тот немного вытянул голову из плеч, совсем как черепаха из панциря, и прошевелил почти что беззвучно губами:

       — Ничего не знаю, вот вам…

       Он хотел только произнести слово «крест», не показывая, но даже мысль о святотатстве заставила княгиню отпрыгнуть к двери, а потом и выскочить в нее, заслышав дверной колокольчик.

       — Ах, это ты… — выплюнула она в лицо мокрой стенографистке.

       — Да, это я… — ответила зачем-то Олечка Марципанова и прошла мимо, но вернулась быстро, чтобы выяснить у дворника, уже посланного княгиней наверх с метлой и совком, незавидную судьбу своего окошка.

       — Федор Алексеевич изволили выбить-с, — ответил дворник и обратил к растерянной девице свою широкую спину.

       — По какому поводу? — спросила она уже пустоту.

       — Страдать изволили по вам, — ответил у нее из-за спины Бабайка.

       Но Олечка даже не успела обернуться — вернее, обернулась, но к двери, а не к домовому за разъяснением своей мутной любовной ситуации. На пороге стояла другая ситуация в виде княжны и трансильванского графа. Вернее, стоял только он, а Светлана спящей лежала у него на руках, которые не скрывали засученные рукава мокрой сорочки.

       — Мать честная! — ахнула Олечка Марципанова.

       А мать семейства уже стояла такая же остолбеневшая в дверях столовой, смежной с прихожей комнаты, подперев сгорбленной спиной косяк.

       — Не требуйте объяснений от меня, — отчеканил гость из Трансильвании вместо приветствия, которое заменил едва заметным поклоном. — Я не знаю, что могу, а что не могу вам говорить.

       — Опустите мою дочь… — только и смогла проговорить княгиня.

       — С превеликим удовольствием. Только скажите, куда…