Ваша С.К.

       Светлана сильнее запахнула сорочку и подвязала ее пояском, наспех сплетенным из травы одной из русалок. Влажная ткань едва доходила княжне до середины бедра, и она, чувствуя себя богиней-охотницей Дианой, с трудом поборола стыд и подлезла под вторую руку отца, в которой тот держал одолженный дедушкой Лешим посох. Они двигались медленно и молча, но горестные мысли все равно заливали бледное лицо княжны краской стыда.

       Не дойдя до землянки совсем немного, они остановились. Светлана вскинула голову в том направлении, куда глядел князь, но не увидела в кустах ничего, потому вздрогнула, когда отец тихо позвал Дуняшу. Русалка вышла к ним с опущенной головой. От длинных волос остались одни лишь воспоминания в виде облезлых рваных прядей. Светлана могла догадаться, что отдирали от дерева пленницу ножом. Сарафан с рубахой были пыльными — Дуняша бросила их на тропинку, вступив в неравную борьбу с упырем.

       — Подойди ко мне.

       Она подошла и опустилась перед князем на колени, а тот сначала тронул ее макушку рукой, а потом уже склонился к ней с поцелуем.

       — Не кручинься, Дуняшка. Волосы давно не главная красота женщины. Красота ее внутри.

       Теперь русалка стояла перед ним во весь свой небольшой рост, и он трогал пальцами ее бледную щеку. Потом спустился рукой к груди.

       — В сердце. Оно у тебя по-прежнему горячее. За то и полюбилась ты мне. Сразу приметил тебя среди подружек. Теперь ты и для других будешь выделяться, но не только волосами — сорока разнесёт славу о тебе по окрестным лесам.

       Мирослав ещё что-то хотел сказать, да не успел. Отшатнулись они друг от друга, когда рядом на тропинку камнем упал чёрный ворон. Встрепенулся, отряхнулся и поднялся уже в человечьем обличье. Только наряд был драным — явно перьями где-то зацепился по пути.

       — Ничего не желаю говорить при них, — заговорил князь раньше, чем Федор Алексеевич сумел прочистить горло для вопроса.

       Но немой все же читался в его взгляде, который приковали к себе голые стиснутые коленки Светланы.

       — Что вылупился?! Лети к Туули, проси одежду для внучки.

       Секретарь поклонился и резво побежал к землянке.

       — Там фуфайка Бабайкина! — звонко крикнула в спину прадеду Светлана. — И плащ графа!

       — За плащом никак пошла? — повернулся к дочери князь.

       Светлана глаза опустила.

       — Об Александре справиться хотела, — она не сумела назвать поэта ласково Сашенькой.

       — Справилась… — усмехнулся скрюченный Мирослав и покачал головой. — Дура! Из-за тебя Бурый мёртв, Дуняша острижена и господин Грабан едва дышит. Птичку жалко стало… Дура! — снова выплюнул он зло, но смотрел мимо дочери на дорогу, где только-только появился Федор Алексеевич.

       Сейчас секретарь шёл неспешно в накинутом на плечи графском плаще, не заботясь о том, что ростом будет много ниже трансильванского гостя и плащ его сейчас волочится по пыли.

       — Править тройкой умеешь? — спросил князь, не поворачивая головы, и графу пришлось догадаться, что адресат вопроса он. — Хорошо. Мои Тахи дорогу домой знают. Три дня стереги мою дочь, пока новая рубаха готова не будет.

       — Неужто старую Леший не сыщет? — включился в разговор Федор Алексеевич, протягивая графу плащ, чтобы прикрыл тот бледно-молочную грудь.

       — Сыскать уже сыскал, так вся вышивка загублена, — пробасил грозно князь, опиравшийся теперь только на посох. — Твоя лада сотворила али не твоя, разбираться не стану. Ей и так нет места больше в этом лесу и коль не можешь судить Прасковью по всей строгости, не начинай суда…

       Федор Алексеевич расправил плечи. На лице его залегла тень чернее ночи.

       — Где я не по твоему закону судил? Укажи!

       — Хватит! — махнул рукой князь. — Не буду напраслину возводить, но пеняй на себя, коли поймаю на жалости к полюбовнице своей… Уходите! — обернулся Мирослав к графу. — От слова своего не отступись! Не спущу!

       — Не беспокойтесь, князь! — голос графа фон Крока звучал тихо, но твёрдо. — Мое слово сильнее любого вашего оберега.

       — Премного благодарен, — склонил голову Мирослав и протянул руку к секретарю, чтобы дальше идти уже с ним.

       Светлана успела одеться в плотное льняное платье, не думая даже, в котором году его сшили — не мертвое оно, живое, и это главное, а Бабайкина телогрейка тело греет и говорит, что все хорошо будет и будет она скоро дома и все, что произошло в этом страшном лесу, забудется как страшный сон.

       — Вы мне действительно снились Светлана, — сказал граф, протягивая княжне руку, но она руки не взяла и даже на лишний шаг отступила.

       — С чего вдруг? — вскинула гордо голову, но тут же взор обратила к лесу, памятуя слова Раду про глаза графа, да и Сашенькин страшный взгляд забыть у нее все никак не получалось.

       Как и слов его про сбежать вместе — может, не голод гнал его к ней, а любовь? Да и голод ведь понять можно: не дано тварям этим контролировать себя. Граф из Трансильвании только кичится своей выдержкой, а явно ведь не голоден — никакие клятвы зверя внутри бывшего человека не удержат. А коль любовь? У Сашеньки любовь к ней ведь сильнее разума, то за нее и пострадал — она, она кругом виноватая, а другим отвечать… Троих сгубила…

       — Княжна, вы плачете?