Василеостровский чемодан

– Хорошее ты вино достала, – обратился он к своей жене с доверительной и утвердительной интонацией.

Женщины улыбались: то ли с укоризной, то ли с насмешкой, то ли со снисходительностью. Женская солидарность беспрепятственно и быстро выровняла различное настроение. И мы видим, как улыбки уже светились просто женской добротой.

– Видно, ты работу нашёл? – сказала Светлана с затаённой надеждой и одновременно с разочарованием.

– Нашёл, – сказал профессор.

– Хорошую?

– Замечательную. Завтра же и приступаю. У меня есть оркестр. И очень даже перспективный.

– И я нашёл маленькую работёнку, – сказал командир танка в запасе, – Егорыч, тебе взаправду не нужны бумаги?

– Нет, не нужны.

– Тогда, может быть, отдашь?

– Может быть.

– В дар?

– В дар. Но с условием.

– Давай с условием. Хотя, что ты такое говоришь? Куда условие вставить? Разве с условием дарят?

– Да, вы действительно большой любитель пофилософствовать. Условий не будет. Не будет, поскольку они сами собой учтены изначально.

– Я понял, Егорыч. Не терять. Вот одно и единственное условие, которое всегда учтено при дарении.

– Пускай бы и так. Но я сначала подумал, что лучше бы их сжечь. У вас же печка действует.

– Фух. Не бойся, в чужие руки и без того ни один листочек не попадёт. Уж, коли я нашёл, я и сберегу. Считай, сжёг. Никто не увидит. Ни даже Моссад или МИ-6, включая и наше ГРУ. Я позабочусь. И в могилу заберу с собой. Всё – в меру положенного для содержания дара.

Бумаги были вновь собраны в одну пачку. Сосед, с отблеском счастья на лице, достал из кармана галифе прежние верёвочки и принялся на них всё это укладывать. А Егорыч глядел на него и слабо усмехался.

– Да ты сам любого разведчика обставишь, – сказал он.

– Так что за работёнку ты себе нашёл? – спросила жена командира танка после того, когда был подобран последний листок.

– Хранителя тайны, – ответил бывший военный, теперь уже не без нотки скорби, отдавая себе отчёт в том, что любимая им справедливость ещё в большей степени исчезает, уходит из-под ног.

И они вместе перешли в квартиру, заселённую иными соседями.

Шарообразный пудель встретил их с радостью и долго скакал по полу вокруг них, подобно незадолго до того накаченному мячику.

– Так какой порядок ты начала наводить? – профессор вспомнил первый услышанный им возглас жены и малость напряг, ожидая по обычаю неприятного выпада с её стороны. «Выпад на спуске», – посмеялся он мысленно про себя, припоминая философские упражнения соседа.

– Ну, не порядок. Зачем мне порядок. Просто шкатулки твои собрала и выставила в прихожей. А ты почему-то взял да выпотрошил их.

– Ты выставила в прихожей мои сокровища? Мы же так не договаривались. Забыла? Мы с тобой условились: не будем трогать вещи друг друга.

– Почему же? – ответила жена с твёрдой серьёзностью, – а мои куклы? Мои старые, любимые куклы. Тоже, небось, антиквариат. Я так долго их сохраняла. Это же дорогая память моего дорогого детства, единственное доброе, что я могу вспомнить. Ведь за всю жизнь с тобой ничего такого вспомнить нельзя. А ты выкинул. Выкинул мою добрую память. Вот и я – сначала шкатулки твои выставила, потом рояли выкачу, а потом…

– Потом и меня, – закончил профессор.

– Угадал. Но теперь я передумала выбрасывать твои вещи вместе с тобой, – сказала она в продолжение, чуть-чуть растеряв серьёзности, – погуляла немного и передумала. Это было бы слишком определённо и ясно. Может быть, даже слишком примитивно и заштамповано. Разводы, своды – все так делают. Не интересно. Поэтому, когда шла домой, думала перед твоим приходом снова шкатулки на место положить. Но видишь, не успела.

– Да, не успела… а ты ничего оттуда не брала?

– Ты что! Мне ещё не хватало копаться в твоём хламе.

Профессор не стал более допрашивать жену. Он подошёл к окну и отодвинул штору. Там, за окном вверху зеленело небо, перечёркнутое желтоватым следом от высоко летящего самолёта. В цвете неба чего-то явно не доставало.

– Ты, когда гуляла, не обратила внимания, будто небо не совсем обычное? – спросил он жену.

– Небо как небо, оно всегда у нас необычное, – ответила она куда-то в сторону и пожала плечами.

– Кстати, а что за сила тебя потянула на прогулку? – Клод Георгиевич только теперь обнаружил в себе удивление, – в рабочее время. А?

– Сила увольнения. Уволилась я.

Такой ответ насторожил профессора ещё больше, чем заявление об якобы наведении порядка в квартире. Он готов был всего ожидать – самого невероятного для него, что само по себе почти недопустимо разумом. А взять, да уволиться! Уволиться женщине ответственной, знать не желающей ничего, кроме необходимости работы… надо подумать о таинственном значении сего действия. Поступок, можно сказать, явно не связанный с иными происходящими делами в потоке бытия.