Василеостровский чемодан

Командир танка постучался в дверь профессора. За дверью долго проистекала тишина. Сосед постучался ещё раз. Никто не отворял. Тогда он потянул дверь за ручку, и та открылась.

– Егорыч, спишь, что ли? – сказал вошедший, занося в квартиру две связки шкатулок и опуская ношу на пол.

Профессор вышел в коридор и, увидев до боли знакомые, но, казалось бы, потерянные навсегда вещи, проявил слабину радости.

– Нашлись?

– Нашлись, нашлись. Но ты спроси, где нашлось то, что нашлось.

Клод Георгиевич не стал поддерживать начало философских рассуждений соседа, а сразу присел на пол и кинулся избавлять шкатулки от верёвочных пут. Сосед охотно ему помог, вернее, отодвинул его руки и сам распутал обе связки. Затем, аккуратно стал сматывать верёвочки для будущего полезного мероприятия. А профессор спешно открывал шкатулки, одну за другой, выбрасывая оттуда бумаги. Когда они оказались пустыми, он встал и развёл руками.

– Пусто, – сказал он, – совсем пусто.

– Как это? Как пусто? Что значит, пусто? – бывший военный только что уложил мотки верёвочек в просторные карманы галифе, похлопал по ним и откровенно возмутился громким голосом, глядя на ворох бумаг, небрежно и безо всякого интереса вышвырнутых соседом из добытых им чудесным образом шкатулок. Сами шкатулки действительно в данный момент опустели, и в том, вроде бы, он прав. Но это же несправедливо – называть пустотой ценную поклажу, которую он тащил аж от набережной и до серединки острова, чтобы успокоить сердце соседа, приубавить горя, но добавить радости. Так произвелось ещё одно подтверждение потери справедливости во всём белом свете.

– И ты не спросил, где это я всё раздобыл для тебя, – произнёс он совершенно упавшим тоном.

– А, не всё ли равно, покуда в них сплошь одна пустота, – профессор ещё раз поднял руки.

– Но что стоять без дела, пойдёмте. И вообще, можно ведь, в конце концов, продолжить наши посиделки. Возможно, в них не предвидится пустоты. По моей вине они были прерваны, я, конечно же, приношу извинения, но страшного ничего не произвелось. Давайте посидим. Жалко, художник, как вы назвали того чудака, не вернулся.

Сосед только вздохнул и молча согласился.

Они так же молча сидели за столом, глядя на недавно брошенное скудное убранство, состоящее из бутылки, трёх стаканчиков и пары банок с запасами жены отставного командира танка. На внутренней части стаканчиков образовалась тонкая каёмочка, обозначившая уровень оставленного в них ранее недопитого вина.

– И всё-таки, Егорыч, я не понял. Шкатулки с бумагами твои?

– Мои, мои.

– Те самые, о которых ты говорил давеча?

– И давеча тоже.

– Так что же, у тебя всё это крадут, воруют, понимаешь, плоды твоего творческого труда, многолетнего труда, потом чудесным образом всё это возвращается тебе, и ты вдруг говоришь, будто пусто там. Будто ничего ты и не сделал, будто ничего не нажил долгим трудом, будто ничего не потерял и будто, к счастью, обратно не нашёл.

– Нажил, нажил, милый мой добрый человек. И потерял. Нажитое. А когда потерял, то понял, что совершенно не жалко плодов, собой наработанных. Жалко другой вещи, той, на которую не потратил ни секунды собственного времени, той, что без труда и бесплатно досталась мне. Да, нам, людям жалко потерять именно всё, дающееся просто так. Именно такую потерю мы переживаем наиболее глубоко. А плоды труда, что они? Пустяк. Захочешь, снова наплодишь.

– Хм, – сосед профессора призадумался. По-видимому, он стал припоминать о тех вещах, что и ему достались даром. – Даром. И слово-то какое. Ведь это же дар. Потерять дар – на самом деле очень страшное событие.

– Да, ты прав, Егорыч. Потерять то, что нажил творческим долгим трудом, конечно же, дело обычное. Грустное, но обычное. А вот потерять дар – настоящая катастрофа. Это хуже войны.

Стаканчики снова наполнились вином. А окружающее их помещение снова обволоклось тишиной. Бывший военный, как мы помним из сцены с Босикомшиным на лестнице, был также и человеком тактичным. Он не стал выспрашивать у профессора, что же такое ценное тот потерял, что за такой дар. А главное, от кого тот дар исходил. Он поднял стакан и решил произнести тост:

– Я хочу выпить за тебя, Егорыч, за тот твой дар, никем и никогда не уворованный, за твой талант. Главное, он у тебя есть. А куда деваются плоды его, нам не следует вопрошать. Яблоня не спрашивает и не жалеет о судьбе яблок. Её дело – плодоносить. За тебя.

– Спасибо, – профессор согласился со сравнением, – философ, ой да философ.

Они чокнулись и выпили до дна.

ГЛАВА 8

– Это что же за погром такой? – хрипловато послышалось из прихожей, – только начала порядок наводить, а он… – голос осёкся: обладательница хрипоты нехотя поймала себя на скрытой неискренности. Может быть, она заранее знала, что порядок – так, для отвода глаз.

Профессор и командир обернулись в сторону человеческого голоса. Вскоре там показались две женщины.

– И дверь не заперта, – продолжил голос то ли с горьким упрёком, то ли с язвительной радостью.

– А, Светлана, – сосед даже почему-то искренне и нормально обрадовался, – мы тут немного по-холостяцки…