Василеостровский чемодан

Спектральный класс небесных звёзд оказывается тут ни при чём. Этот Гарвардский спектральный класс Моргана-Кинана всего-навсего нагревал донышки трубочек профессорского чемодана. Пифагор ночью во сне рассказывал профессору Предтеченскому, конечно же, не о спектральном классе, тем паче, не ведал он о Гарвардской обсерватории. Значительно позже всё преобразовалось в такое средство. Музыка же всегда лилась сама по себе. Она извечно льётся сама по себе. А звёзды о ней, может быть, только намекают. Они подсказывают нам не более чем о предположительной игре на небесах, о бытовании там симфоний непроизнесённых звуков. О далёком таком существовании… Нужно такое кому-нибудь или не нужно – вопрос неуместный. Мало кто знает, что ему более всего нужно. Вообще, всё то, что изначально пребывает по-настоящему самым нужным, на поверку оказывается очень далеко и всегда не замечаемо из-за видимого вокруг изобилия ненужного, попросту лишнего, застилающего и глаза, и желания. Потому-то и утрата его, вероятно, тоже горе вроде бы незаметное, а, стало быть, и не горе вовсе. Примем сносное допущение: жалко утраты, но прожить, мы думаем, получится и без неё. Прожить. Да, прожить и без самого нужного не больно. Есть такой опыт.

Командир танка в запасе шёл домой. И, конечно же, не ему принадлежит мысль, высказанная перед тем. Но у него в голове и на сердце были думы и чувства такой плотной наполненности, что можно с известной степенью иносказательности приписать и ему подобное рассуждение. Он имел подавленный вид, потому что потерял веру в существование справедливости. Не знаем, чего это он так расстроился, и почему вдруг решил, будто вера в справедливость уж настолько ценна, что вышла необходимость страдать при её потере. И была ли эта вера для него обоснованно самым нужным предметом, трудно сказать. Но то, что она пребывала тоже на значительном удалении от него, и с завидным постоянством не доставало повода, чтоб ей пробудиться, мы можем догадываться по отдельным отрывкам из его эпизодической роли. Да и вообще справедливость, по точным наблюдениям военного человека, по обыкновению бывает исключительно далеко. Рядом справедливости не бывает никогда. И в нужное время – тоже. Она где-то почти в небытии. Но непременно должна восторжествовать. Должна. В будущем. Но сосед профессора старался постоянно ощущать действенное присутствие этого скользкого вещества. Вернее, он знал о её наличии в природе страстей, как влюблённый чувствует присутствие предмета обожания. Без перерыва. А теперь, вот тебе на, – нету. Полностью пропала гармония природы, её обнаруживающая. Вы поглядите на этот мир: факты совершённого преступления налицо, причём злодеяния вопиющего! Есть сокровище знания, которое, по сути, бесценно. Есть обладатель, без сомнения законный. Есть ограбление, очевидцами засвидетельствованное, есть грабитель, вероятностно вычисленный. А юридического нарушения как бы и нет. Нет и пострадавших от него. Ничего нет. И всё это проступает на глазах чуть ли ни единственного честного представителя насквозь коррумпированного человечества. Командир танка чувствовал себя оглушенным.

Он шёл домой. Руки были заняты семью шкатулками красного дерева с медным тиснением. Хорошо, верёвочки у него всегда припасены в карманах галифе. Так, на всякий случай: вдруг возьмёт, да попадётся по дороге одна-другая полезная для жизни вещь. Вот он, будучи в каморке Босикомшина и пребывая в наслаждении от положительной оценки беспримерной запасливости, туго, с упругостью переводя язык внутри щёк и губ, так же крепко присовокупил шкатулки друг к дружке, поделив их на две связки: три штуки в одной обойме и четыре штуки в другой. А потом и понёс он ценный груз, определённо не зная, зачем и кому. Порой останавливался, одновременно задерживая дыхание. Справедливости уже нет, доказывать нечего. Наверное, так просто нёс, привычка заставила. До дома дойдём, а там видно будет.

ГЛАВА 6