Василеостровский чемодан

Клод Георгиевич, пока не знал о творящемся происшествии в космическом пространстве, где уже все звёзды подпадали под завесу неизвестного происхождения и гасли, одна за другой. Однако ж, следуя присущему только ему столь необычному чутью художника, почти невольно сравнивал он жгучую и внезапную утрату – с тем, что вершилось именно в глубинах мироздания, и без обману. Он взбудораженным воображением представлял совершенно правдоподобную для себя утрату звёзд, делая это чисто умозрительно, без объёмного выражения. И выстраивал он о том грамматические предложения, используя как раз сослагательное наклонение. Создавал мысленную параллель бессознательно, не ведая о том, что, сослагательное наклонение тут ни с чем не вяжется, что на самом деле он уже уподобился профессиональному репортёру, и преподаёт единственно себе одному в сей момент свершившуюся трагедию, что реально и без сомнения продолжает разворачиваться на куполе небесном.

«Если бы неизменно оставалась земля с луной своею, никуда не девались бы марс там, юпитер и остальные родственники по солнечной системе-семье вместе с общим покровителем – солнцем, – думал профессор, – но, скажем, вдруг исчезли бы все звёзды. Эдак смахнул их кто-то широким рукавом или закрыл непроницаемым плащом»…

Клод Георгиевич на миг остановил параллель и напомнил себе о нежелании думать о судьбе «чемодана». Умозрение, так умозрение. Не надо впутывать сюда совершенно частный случай практического использования звёзд. И потом, он уже давно и бесповоротно отрёкся от ужасного изобретения, отпустив его в свободное плаванье по Неве. Он и сам ещё недавно был избавлен от изумительного прибора. И уже с полной решительностью забыл бы о чемоданоподобном предмете окончательно, кабы ни этот постоянный «встречник» и «натыкальщик».

«Они где-то и так слишком далеко, – думал профессор, выветривая из мыслей почти сбывающуюся было практическую мечту о звёздном проигрывателе, – от них нет никакого ни горя, ни блага»… – чемодан с моторчиком, работающем на звёздной энергии всё ещё мешал ему, и он искал какое-нибудь спасительное отвлечение.

«Даже для тех, кто подвержен симпатии к астрологическим наукам, звёзды не обладают особо сильным влиянием на судьбу». Вот и нашлось отвлечение. «Планеты по солнечному семейству влияние имеют, а звёзды – нет. Они, да к тому же ничтожно малая их часть – не более чем фон в розыгрыше семейных сцен. Иные люди, правда, рождаются под счастливой звездой. Очень редко. Но это уже не астрология, а метафора. Одним словом, нет явного опыта излияния пользы от звёзд».

Знание о реально существующем чемодане упрекало профессора в том, что он лукавит. Есть же польза, да ещё и размеров невероятного охвата. Польза, она же и вред. Трудно, очень даже нелегко выпутаться из всеохватного знания и попытаться хотя бы ненадолго представить себе что-нибудь совершенно в чистом виде, без предрассудков! Клод Георгиевич зажмурился и набрал воздуха по горло.

И профессор успокоил себя неожиданно тем, что нашёл способ отделить недавнее дело жизни от нынешнего почти поэтического сравнения. А способ прост: удалить это дело жизни подальше, запихать вообще в чертоги небывальщины.

Давайте подслушаем размышление профессора. «Обычно видимый нами звёздный свет, если и достигает земли, то из давно выжженного пороха. Он летит к нам уже никем не подгоняемым и совершенно по инерции. Но трубочкам в моём чемодане до того нет интереса. Они ловят ровно столько фотонов, сколько перепадёт им за одно мгновенье. И со стороны пространственной перспективы не знают они значительных помех. Но допустим ещё одно замечательное свойство трубчатого прибора: если ему незнакома перспектива пространственная, то почему бы вкупе с ней и время становилось бы второстепенным с его производством скоростей? Тогда трубки видели бы явленное звёздное происшествие здесь и сейчас, а не из какого-то там прошлого. Именно сейчас, когда звёзды вдруг начали исчезать. Тончайшая струйка самого настоящего и необходимого вещества уже не оседала бы на донышках… и… и ничем бы себя не обнаруживала, как не обнаруживал себя всегда свет звёзд, скопленных в ядре Млечного пути из-за космической пыли»… Предтеченский с облегчением выдохнул всё содержимое лёгких и припомнил своего сегодняшнего «встречника», поделившегося с ним соображении о том же самом «прахе небесном», да тут же позабыл, продолжив собственную мысль.

«А что станет со всеми нами, после того как звёздный мир будто бы уже в одночасье исчез? – продолжал он мучить себя параллелью, – наверное, будет именно сиротливо. И не просто сиротливо, а – совсем. Тут не только выть захочется, тут места себе не найдёшь. А почему, не знаем. Ну, что такого? Подумаешь, звёзды. Что они дают? Никакого ущерба из-за их исчезновения не произойдёт (тише, тише, не надо о чемодане). Тем более, светят из прошлого. Разве беда может происходить от прошлого?».