Василеостровский чемодан

Возможно, герой наш, пройдя путь недюжинных осмыслений, оценивал пока непознанные им чувства лишь с некой вообще странной точки зрения. А её и точкой-то назвать нельзя. Она тоже не собиралась определённо оформляться в пространстве мысли. Позволим себе сказать нечто невообразимое, но умозрительно представимое: прямо на глазах весь здешний объём будто исчезал в небытии. Всё окружение затмевалось иным, совершенно чужим телом, и, поскольку нет у нас для него собственного определения, то пусть это будет неким многомерным временем. Да, тело сие могло состоять из одного сплошного времени, распухшего по трём измерениям до подобия непроницаемой тучи. И точка зрения, всегда имеющаяся в наличии у мыслящего человека, оказалась там, внутри. Оттого и стала она странной. И в толще этого не понять чего, то есть, такого вот невообразимого тела-тени, не менее странным способом скрылись недавние происшествия, не представляя собой никакой пространственной формы. События во дворе школы, на корабле-мертвеце… Происшествие, вот оно, а видеть его невозможно. Затмилось. И свежая картина взыгравшего света от благодарного чувства приобретения профессорских бумаг, удачно минуя скверное действие, преступное, не одобряемое никем, эта картина будто разлитого сияния солнца в воздушном куполе, о котором мы только что размышляли вместе с несуществующим режиссёром, – заслонялась и она тягучей серой тенью… А падала она будто от неуместной и несвоевременной дури милицейской, что ли?.. Да, это мы и хотели отметить. Ну, не мы, а герой наш, Босикомшин так решил. А мы лишь отметили. Вроде пустяк, а произвёл невообразимые превращения в сознании человека. А превращения таковы. Неизвестно из каких пряностей составленный аромат, уловимый далеко не каждым, аромат возможности пребывать в неказистой и ржавой каморке, где в единственном числе возникает особое и так необходимое ему настроение, тот фимиам наслаждения – как-то быстро улетучивался, заменяясь на полную неизвестность и безнадёжность… Возвращением в раёк теперь даже не пахло. Непонятное человеку совершенно неуместное затмение – росло и сгущалось, не давая надежды на любое в себе утонение и прозрачность, ну, хотя бы где-то с краю. Кладезь желанного: любимые дровишки, любимое пламя, а главное – новое любимое приобретение – рукописи золотые да шкатулки с медным тиснением, куда он их погрузил, – всё это растворялось в теле одинокого непонятно чего…

А если говорить простым языком, то всё ясно, отчетливо видно, словно этот ещё незаконченный день. Понятно, что нет уже у нашего первого героя нигде особого собственного места, где он и чувствует-то себя человеком. Не сыскать ничего подобного по всей планете. Ушло оно. Случайно появилось, также случайно и пропало. Жаль. И что же, господа, получается, будто ему и в роли именно героя приходит конец, коли он сам человеком себя перестал ощущать? И никто о нём более не поведает нам? Иссяк интерес к нему? Так ли? Без тесного закутка в жизни, без будто живой каюты на кладбище, пусть кладбище кораблей, а не людей, именами которых они названы, без печки с дровишками, без этих, прямо скажем, сущих мелочей, не замечаемых нормальными людьми, – и жизни его не стало? Пропало всё настоящее? Да, на самом деле жалко, до глубины души, нам не хочется расставаться с ним. Пройдёшь теперь иной раз мимо того странного кладбища и скажешь: «Босикомшин? Кто это? Ах, да, да, помним, был такой. Но нет его там, в уютной каютке. Ушёл он, этот пожизненный пешеход, и не вернётся никогда»…

И настоящий Босикомшин глубоко вздохнул с прерывистостью. Одним словом, у него, оказывается, много есть чего для переживаний, помимо описанных нами странностей в освещённости небесного купола, а также приключений с пряностями в небесной чаше.

Нет, напротив, не всё потеряно пожизненным пешеходом, чуть было не исчезнувшим за горизонтом повествования. Ведь в этой перевёрнутой чаше судьбы человеческой, в ней недавно появился иной кладезь. И будто действительно заветный. Мы имеем в виду звёздный оркестр. Пусть собственного места для нашего исчезающего героя там нет, но собственный кладезь его – есть. Уф. Хорошо-то как! Думается нам, – этот новый, волшебством приобретённый кладезь, он даже с лихвой превзойдёт всякие любимые сгорающие дровишки с линями судьбы, обращающимися в светящиеся прожилки в любимом жару, превзойдёт и любые иные, пока любовью неиспробованные, но уже заранее понятно, что недостойные приобретения! Туда ж, ни милиция, ни изобретательные власти никогда не доберутся и ничего там не затмят. Даже отставной командир танка… ну, кстати, командир вряд ли собирался в том ему мешать, это лёгкое предубеждение пролетело в голове минутного счастливчика, показалось нашему, пока ещё существующему первому герою, будто сосед профессора недолюбливает его… да. Конечно. Одним словом, вообще никто не в силах создать ему препятствий при воспроизведении звёздной музыки исключительно только ему доступной мыслью. Везение у него такое.