Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие

Вот за это его и заставили покинуть свою страну: за враждебную деятельность, которой не вел. Просто за то, что видел нашу литературу частью европейского культурного пространства, а ее истоки – в великой вифлеемской колыбели христианства. Это власть считала подрывной деятельностью. Как, впрочем, и любую вольную мысль и свободный поступок. Аксенова выдавили с Родины за его дело, за слово, за литературу. Отныне он писатель в изгнании.

Спустя годы человек, всегда верно служивший в другом лагере, в замешательстве говорил: «Самое удивительное, что этот человек, который в советское время был ни за что обижен, тем не менее сохранил и любовь к России, и чувство собственного достоинства, и чувство юмора. Я ни разу от него не слышал, чтобы он сетовал на судьбу». И правда, он не сетовал и не был озлоблен; смотрел в совершенно другом направлении – готовился работать, приучал себя к новой жизни.

Аксенову не довелось пережить мытарств эмигранта «с еврейским билетом». Не пришлось, подобно Гладилину, ждать решения своей судьбы в дешевых отелях Вены или Рима. Не было нужды искать достойную работу и средства к существованию. Он прибыл по приглашению солидного американского университета, имел представление о своем будущем и твердое намерение сохранить статус. Теперь – видного западного писателя русского происхождения.

И пусть тогда для тамошнего читателя понятия советский и русский переплелись настолько, что для многих означали почти одно и то же, сам Аксенов проводил между ними четкую черту: советский – не происхождение, а положение, ситуация, когда ты либо миришься с советским строем, либо поддерживаешь его; но и русский – не кровь, и даже не язык, а, скорее, судьба, точка самоопределения. Сам он ощущал себя гражданином несоветской России – демократической республики 1917 года, не сумевшей отстоять себя перед красным натиском. Он чувствовал себя своим в том мире, куда его изгнали. В нем жили ценности той страны, сопричастным которой он себя ощущал.

2

Теперь он жил в нормальном мире, а не в «подлой и коварной социалистической империи, почти адекватной тюрьме», где пребывал «с тех пор, как вырос и осмелился размышлять». Из обыденности ушел конфликт с реальностью, выверты которой он вынужденно терпел и преодолевал, ощущая себя при этом не полузаложником, вроде Потерпевшего из «Ожога», не временным вольноотпущенником, как Лева Малахитов, и не улизнувшим беглецом, вроде Макса Огородникова, а гражданином мира, беспечным странником, свободным джетсеттером, подобным таким его героям, как Патрик Тандерджет, Леопольд Барр и Андрей Лучников, коим доступны транзиты любой сложности, все океаны, все горы, все острова.

* * *

Аксенова в Париже ждали встречи: кроме Гладилина – Владимир Максимов, главный редактор крупнейшего эмигрантского журнала «Континент», легендарный Виктор Некрасов, один из крупнейших французских издателей Клод Галлимар, другие…

При этом писатель не терял связи и с теми, кто остался. Один из первых звонков Аксенова из Парижа – Ахмадулиной и Мессереру. Звонок трагический. Белла вспоминает: «Вася только-только уехал и звонит мне из Парижа: "Ну что у вас, Белка? Как дела?" Я говорю: "Володя умер". "Нет, этого не может быть! Не может!" – "Увы, но это так"»…

Рассказал о том звонке и сам Аксенов: «Я узнал о смерти Володи, позвонив из телефона-автомата Борису Мессереру… И Белла была дома…

Был очень жаркий вечер, бульвар Сен-Жермен был полон людьми…. Толпы! – Какие-то фокусники, глотатели огня… Какие-то светящиеся веночки на головах…

…Странная атмосфера, не совпадающая с моими чувствами и ощущениями. Все-таки… – четвертый день после отъезда из Союза – и вдруг такое сообщение… Я пошел в церковь Сен-Сюр-Пис и молился. Неграмотно, но все же – молился…»[180] Он горько скорбел о великом актере, поэте, авторе «МетрОполя» и верном друге[181].

Но телефон был не слишком надежным средством связи. Во-первых, и Аксенов, и его друзья и родственники знали, что их прослушивают, а во-вторых, порой было просто не дозвониться. «Каменный век, – думал Лучников (в «Острове Крым»), – столицу космической России нужно заказывать заранее через операторов. Так мы звонили в Европу в пятидесятые годы. А из Москвы позвонить, скажем, в Рязанскую область еще труднее, чем в Париж. Так мы вообще никогда не звонили». Аксенову предстоит не раз столкнуться со сложностями телефонной связи на линии Восток – Запад. Особенно когда Советы заморозят прямой канал между СССР и США.

Что же оставалось? Да письма, конечно. Письма на тонкой, почти прозрачной бумаге. Послания Аксенова и к нему довольно легко пересекали обширные географические пространства с так называемой «голубиной почтой» – в багаже знакомых бизнесменов, журналистов, дипломатов. Но это уже больше из другой – американской жизни. Аксенов и его спутники не задержались в Европе надолго – два месяца, проведенных в Париже, Риме, Милане и Альпах, пролетели как одно мгновение. А потом, как писал Аксенов, они наконец решили посмотреть кино над океаном. Их ждал Новый Свет.

3