Василий Алексеев

Но теперь уже, ученые горьким опытом, наступавшие были осторожней. Группами, перебежками ворвались в главный вестибюль училища и увидели картину: вдоль стены, подняв руки, стояла большая группа офицеров и юнкеров, а в стороне лежало в куче их оружие…

Гренадеры тут же окружили их.

Но бой еще не закончился. На веревках и простынях с верхних этажей спускались юнкера, офицеры, некоторые просто выпрыгивали из окон, пытаясь прорваться. Наверху стреляли из винтовок, строчил пулемет.

— За мной! — крикнул Алексеев и кинулся вверх по лестнице.

На Алексеева из-за угла вылетел юнкер, не смог остановиться, ударился с разбегу об него грудью, отлетел к стене и сполз на пол. Он сидел, русоголовый, розовощекий, медленно-медленно поднимал руки и силился что-то сказать. А в глазах стыл откровенный, животный страх…

Алексеев стоял над ним, наставив наган, и ему не было жаль этого розовощекого, но он не мог нажать на спусковой крючок.

— Господин комиссар, — простонал розовощекий мальчик, — не убивайте, ради Христа… Мне только семнадцать… Я не хочу умирать, господин комиссар!..

И зарыдал, задергался в истерике.

— А, с-сука, плачешь?! А сколько наших положили? — И выстрелил… в угол, в паркет, рядом с мальчиком…

На третьем этаже посреди одной из комнат на полу сидела молодая ударница и, словно сумасшедшая, повторяла одно и то же:

— Где господин полковник? Где господин полковник?..

На нее никто не обращал внимания.

— Какой полковник? — спросил Алексеев.

— Полковник Карташов, начальник училища, — ответила она вполне осмысленно. — Он, наверное, в кабинете. Убейте его!..

— Показывайте, где кабинет! — приказал Алексеев.

Собрав еще человек пять солдат и красногвардейцев, Алексеев в сопровождении ударницы, добрался до кабинета Карташова. Дверь была заперта. Но как только ее попытались ломать, изнутри загремели выстрелы. Один из солдат тут же рухнул, раненный в живот.

— Давай гранату! — крикнул Алексеев.

Попрятались. Грохнул взрыв, дверь разлетелась в щепки.

Через несколько секунд в проломе появился полковник Карташов. Он был ранен в левое плечо и стоял, привалившись спиной к косяку. Взгляд и все его лицо были сплошь из боли и ненависти.

— Ну, где вы, мерзавцы, мразь!.. — кривил он губы в хриплом полукрике. — Ну, выходите же, я всажу пулю хоть в одну из большевистских рож…

— Огонь! — скомандовал Алексеев.

С разных сторон раздалось несколько выстрелов…

IV

Контрреволюционный мятеж, организованный эсерами и меньшевиками, потерпел провал. Уже в самом начале все пошло у мятежников не так, как планировалось. Вместо нападения окруженные юнкера были вынуждены обороняться, а не нападать. К двенадцати часам сдались юнкера Михайловского училища, после двух — Павловского, а вскоре после этого и Николаевского. Владимирцы держались дольше всех, но около четырех часов дня и их ужо вели в Петропавловскую крепость. Пал Инженерный замок. В пять тридцать — телефонная станция. Чуть позже — очищен от юнкеров Царскосельский вокзал и Пажеский корпус.

Лишенное поддержки изнутри, на которую так рассчитывали Керенский и Краснов, захлебнулось под Пулковскими высотами 30 октября и их наступление. 31 октября в Гатчине вместе со штабом был взят в плен генерал Краснов. Переодевшись в женское платье, главковерх и премьер-министр Керенский в панике бежал…

Образовалось несколько дней затишья. И хотя ясно было, что это ненадолго, что будущее сулит еще много неожиданностей, а все же это был кусочек спокойной жизни. Алексееву не верилось: неужто и в самом деле можно, наконец-то, можно заняться «сладкой работой» — журналом?

Редакция «Юного пролетария» помещалась на третьем этаже дома № 201 на Фонтанке. Сюда Алексеев приходил после работы на «Анчаре», в райкоме партии, в райкоме союза молодежи, в ПК ССРМ или Петросовете, но все ж приходил: ведь на дверях редакции висела табличка: «Прием желающих опубликоваться с 7 до 9 часов вечера».

Они приходили в свой журнал, члены союза рабочей молодежи, ставили в угол винтовки и не гнущимися от холода пальцами лезли за отвороты шинелей и курток— там лежали их «сочинения». Алексеев терпеливо читал все, что ему выкладывали на стол. Читал, тускнел в душе — конечно, все это непечатно, — но виду не показывал. Советовал, как надо писать, что-то переписывал, утешал. Ведь это были свои парни и девчата, готовые умереть за революцию, они уже неплохо владели «грамматикой боя» и «языком батарей», но с языком, на котором говорили, с родным русским языком были явно не в ладах, потому как никто не учил их обыкновенной грамоте, а слова «орфография» и «синтаксис» звучали для них ругательно…

А все ж он должен был во что бы то ни стало выйти, его журнал!