Василий Алексеев

— Ах, не посмеем? — взвился Алексеев. — Ну, так смотрите! Вот стоят два человека, только что убившие нашего товарища. Вон он лежит, видите? Мы приговорили их к смерти… Отряд, становись, слушай мою команду! Именем революции по врагам народа — огонь!

Тишина наступила такая, что было слышно, как в одной из квартир дома, у которого все стояли, начали бить стенные часы.

Алексеев подошел к толпе вплотную. В холодном воздухе разило перегаром, потом и табаком. На него в упор смотрели десятки бессмысленных, испуганных глаз. Но один, тот самый, что кричал про «магазинчик господина Киселева», попытался незаметно отойти за спины других. Алексеев остановил его.

— А ну, поди-ка сюда, гражданин. Придержи-ка его, Ваня. — обратился он к Скоринко. — А вы все вот что, граждане… Вот эта левая часть — шаг в сторону…

Он разрубил рукой толпу на две части.

— А эта, правая часть — тоже шаг в сторону. Вы, вот в этот левый, а вы — в правый переулок по домам бегом — марш! И чтоб никаких магазинов! II помните — расстрел на месте!..

И для острастки два раза пальнул в воздух.

Кое-кто и в самом деле побежал, но большинство расходилось медленно, будто что-то поняв или просто не в силах бежать…

Алексеев подошел к задержанному. Тот судорожно, через каждые две-три секунды сглатывал слюну.

Подвел его к расстрелянным. Ванаг сидел у стены дома, уронив голову на плечо, второй лежал на боку, неловко подвернув руку.

— А ну-ка гляньте, нет ли тут ваших знакомых? — предложил Алексеев задержанному и вцепился взглядом в его лицо.

По тому, как сошлись на мгновение брови к переносице, как вздрогнули желваки на щеках, как быстро, но неуверенно сказал этот человек «нет», Алексеев понял, что между ними и расстрелянными есть какая-то связь. Он уронил взгляд на ноги — хромовые сапоги…

— Вот что, Минин, отведи-ка этого… гражданина в комендатуру. Пусть разберутся, кто такой. Скажи, пусть трупы заберут и Аркашку…

Они двинулись к «Квисасане», без Минина и без Фокина, который остался остывать на морозе и которого надо бы отвезти домой, к отцу и матери, но это придется сделать завтра, а сейчас Вова Прицкер, смелый, как гусар, и хитрый, как сто чертей.

…В ресторане стоял гвалт, греховно визжали дамочки, орали песни в дупель пьяные кавалеры. Висел синий табачный дым. Пахло жареным.

Зернов отошел к швейцару: уточнил ситуацию.

К Алексееву, покачивая бедрами, подошла проститутка с молодым, спелым лицом, ворохом каштановых волос. Талия отсутствовала, плоский и вислый зад делал ее похожей на старую клячу, которой привесили красивую гриву и вставили горящие юной страстью глаза.

Зазывно улыбнулась.

— Свободен, комиссарчик?

— А ты что — простаиваешь? — ехидно огрызнулся Алексеев.

Ребята заулыбались.

— Фи! — хмыкнула проститутка. — Кобелей всегда хватает. С комиссаром переспать хочется. Говорят, они в постели даже очень… Угостил бы водочкой для куражу? Иль денег нет? Так я за так согласна…

Тронул за плечо Зернов, вызвал всех на улицу. Его черные вразлет брови улетели от возбуждения на самый верх лба, в черных глазах горел бешеный блеск.

— Значит, так, — начал он. — Шляпу и галоши я сдал на вешалку, потому что будет буча… В общем, здесь Вова, в коричневом зале. Как Михалыч… ну, швейцар, сообщил. У дверей — охломон на стреме. В зале семеро, а нас пятеро да испуг, значит, мы победили. Я подхожу к дверям и кладу охломона — мы знакомы. Врываемся: «Руки вверх!» И мы опять победили.

И Зернов ослепительно улыбнулся и отчаянно тряхнул смолью своих немытых кудрей.

Все вроде просто и правильно. Что еще придумать? Коричневый зал был в полуподвале, выйти оттуда, кроме как через дверь, никак нельзя. Выходит, Вовочка сам себя запер в мышеловку.

Но едва Зернов подошел к «охломону», охранявшему вход, как тот выстрелил ему в живот. II хоть сам тут же получил пулю, и хоть ворвались красногвардейцы в зал и в конце концов, поранив двоих бандитов, остальных связали вместе с Вовой Прицкером, но и сами получили крепко: защищался Вовочка с друзьями до последнего.

У порога лежал на спине Зернов. Он был уже мертв.

Вызвали грузовик, положили на него Зернова, а рядом связанных бандитов. Те, что были ранены, стонали, скрипел зубами Скоринко, зажимая ладонью правое плечо, которое полоснули ножом. У Алексеева все перед глазами плыло, а от чего — не понятно.

Когда, наконец, уладили в комендатуре все дела и решили, как быть с телом Зернова, у которого не было никакой родни, ехать в Емельяновну уже не имело смысла, и Алексеев побрел в горком — тут было рядом, и надо хоть малость освежиться на улице…

Прошел он совсем немного, всего несколько сот метров, как неожиданно резануло в правом боку, да так сильно, что он вскрикнул. Потом еще… Алексеев почувствовал, что теряет сознание.

Видно, пролежал он порядком, потому что, когда пришел в себя, то уже начинал брезжить серый рассвет.

Боль в боку не исчезла, но стала тупой, ноющей, и он, придерживая ее руками, осторожно понес на Фонтанку.