Василий Алексеев

Не спал Таврический, и город, кажется, тоже не спал. На десятках заводов и фабрик рабочие выбирали завкомы, делегатов в Петросовет, готовили вооруженные отряды…

Кому-то могло показаться, что все, наконец-то, образовывается, одна власть заменяется другой, непреодолимой стеной вставая на пути стихии и беспорядка. Но то была лишь видимость.

Воцарялось двоевластие… Заседавший в кабинете бюджетной комиссии Совет рабочих депутатов еще не управлял высшими государственными учреждениями, покинутыми старым чиновничеством, но он владел умами масс и выражал их волю. А в тот момент, когда шло и завершилось первое заседание Петросовета и до полуночи, покуда Временный комитет Думы еще терзался сомнениями, Петросовет был единственным органом власти в России.

Петросовет и Временный комитет делили между своими членами «портфели», готовили воззвания и декреты, продумывали стратегию и тактику своей деятельности…

Алексееву на эту ночь досталась скромная, но смертельно опасная должность: он был назначен связным Исполкома Петросовета с Нарвским районом.

Алексееву выделили автомобиль «фиат» с шофером, двух егерей запасного Егерского полка. Борта грузовика изнутри были обложены мешками, из которых потом, когда по ним ударили первые пули, посыпалась мука и пшенная крупа. Два «максима» были расположены в кузове так, что при надобности можно было стреляв сразу вперед, по ходу движения, и назад.

Осмотрев машину, Алексеев обратился к своей команде с речью.

— Здесь, в Таврическом, — кивнул он на дворец, — штаб народного восстания, наш Совет. Он — всему делу мозг и голова. А там, — он обвел рукой вокруг, — там руки и ноги, все тело революции. Мы — я и вы трое, а также десятки и сотни таких, как мы, вместе с телефоном и телеграфом — нервы революции. Мы все сигналы и указания от головы к другим членам ее тела должны немедленно передавать, чтобы они жили и двигались. А также обратно, к мозгу, чтобы он правильно соображал. Вот у меня пакет с разными инструкциями и указаниями. Какими? Я и сам не знаю: не положено. Случись что — городовые, жандармы или офицерье налетят — не меня, а пакет спасайте. Ясно?

Команда согласно загалдела.

— Тогда по местам и в путь.

Егеря улеглись вдоль бортов. Алексеев сел рядом с шофером.

И начались гонки…

С сообщениями с заводов и фабрик — в Таврический, с поручениями из дворца — на Нарвскую заставу. Туда-сюда, туда-сюда челноком носился автомобиль Алексеева, напарываясь на заставы и патрули, расставленные восставшими и еще бог знает кем. Сколько раз неожиданно поперек дороги вырастали фигуры с фонарями и винтовками в руках.

— Стой! Предъяви документы!

И всякий раз левой рукой Алексеев лез за отворот куртки, во внутренний карман, где лежало удостоверение Исполкома Петросовета, напечатанное на бумаге с подписью Чхеидзе и без всякой печати, а правую руку держал в кармане, наводя незаметно пистолет на проверяющих. Из кузова целились в них егеря. Так — винтовки в упор друг на друга, пальцы на спусковых крючках — подозрительно обшаривали проверяющие фонаря-мп и взглядами сидящих в автомобиле, а те — проверяющих, и каждый знал, что между его жизнью и смертью лежит мгновение, которое необходимо пуле, чтоб преодолеть длину ствола нагана или винтовки, даже звука выстрела уже не услышишь… Солдаты, в большинстве безграмотные, подолгу вертели в руках удостоверение, которое вручал им Алексеев, потом передавали его рабочим, если они были в составе патруля, те, еще ничего не ведавшие о Петроградском Совете, выспрашивали Алексеева «что да кто», «где да когда», тот объяснял, ему не сразу верили, он попервоначалу тихо закипал злостью от пустой траты времени, но в третий-четвертый раз понял, что люди не виноваты в своем незнанье, что объяснять им ситуацию — значит делать часть порученного ему Петросоветом дела. Ту же революционную работу стал выполнять с настроением, и патрули перестали пугать.

В тот раз, когда у Аничкова моста на пути автомобиля выросли три фигуры, Алексеев привычно бросил шоферу «Стой!», открыл дверцу, чтоб поприветствовать идущих к машине людей. Вдруг в свете фар мелькнуло знакомое лицо под нахлобученной на глаза кепкой. Что-то недоброе было связано с этим лицом. «Кто это? Кто? Кто? Кто?» — билась мысль, но ответ не приходил. Тут один из троих поскользнулся, вскинул руки, сохраняя равновесие, и под рабочей тужуркой блеснуло золото погон. «Ванаг! А тот, в кепке — ротмистр Иванов!» — выскочило из памяти.

— Гони! — крикнул Алексеев шоферу.

«Фиат» зарыкал, дернулся так резко, что Алексеев откинулся назад и больно ударился затылком, но это спасло: там, где только что была его голова, пискнула пуля, ударив в деревянную крышу кабины.

Гремели вслед револьверные выстрелы, в кузове раздался вскрик, потом заработал егерский пулемет. Алексеев несколько раз пальнул в темноту наугад и, когда понял, что место стычки уже далеко, остановил машину — сверху по крыше стучали.

— Что случилось? — заглянул Алексеев в кузов, встав на подножку.