Василий Розанов как провокатор духовной смуты Серебряного века

С конца 1910-х годов Флоренский стал одним из самых задушевных корреспондентов Розанова, который писал:

Я Вам, дорогой мой, все болтаю: п. ч. почему-то не чувствую никакого «разделяющего пространства» между собою и Вами. Совсем никакого. И будто это я себе и с собою говорю,

— и был благодарен ему, в первую очередь, за неравнодушие по отношению к заданному им исповедальному тону их «говорения», за то, что Флоренский не

«прошел мимо», «не взглянув» (в дыру моих сомнений) [С. 196].

В ответном письме «милому Флоренскому» от 7–13 апреля 1909 г. Розанов откровенничает как на духу:

Меня почему-то манит писать Вам, рассуждать с Вами. И, во-первых, должно быть, потому что «признался» Вам, а это «как в воду» — «чем глубже, тем лучше». И потом общим очерком своим Вы как-то привлекли меня, не говоря уж о том, что внушили абсолютное к себе доверие. Знаете: есть категории смеха, сарказма, сатиры, «нравственного исправления» etc., etc.; в Вас их нет, хотя, конечно, Вы осуждаете (и нужно осуждать). Но нет смеха — это главное. Смех — враг мой. Просто — я не люблю его по природе: и когда в статьях у меня смех, то это faeon de parler {Манера говорить (фр.)}, а не faeon de души [С. 206].

Вместе с тем и сам Розанов охотно соглашается выступать в качестве друга-исповедника, в письме от 9 июня 1909 г. он говорит Флоренскому:

Рад, что Вы мне «раскрываете душу»: ведь Вы для меня, с «платонизмом» — новая планета. Я не все понимаю, туго: да и у Вас, платоника — нет языка общего с обыкновенными людьми. И совершенно понятно: женщину постигаешь как противоположно-милое, мужчину — сходно-скучное, ну а платоника? «На луне не бывал», и вид ее вижу — а осязанием не могу нащупать.

Здесь же он пишет о своем гомоэротическом эксперименте, не раскрывая, однако, что он из себя представлял

Сделал опыт «s» — с отвращением. И, верно, никогда не повторю. «Ну их к черту». Все так грубо и — скучно. Вот отчего я делал опыты: меня в воображении манит [С. 212–212].

Хотя со стороны это выглядит более чем одиозно, но Розанов, действительно, полагал, что

в «историю сотворения мира и человека» включена идея и суть и вдохновение к «s» <гомосексуализму — М. У.>. И это-то и есть ноуменальная тайна мира [С. 361],

— и она опытно постижима средствами содомического секса.

Православный священник и богослов Павел Флоренский, со своей стороны, как уже отмечалось, тоже «особого греха» в содомском эросе не видел. В ответ на исповедальное розановское признание об «опыте с „s“» и о том, что все проделанное им в его рамках его мучительно угнетало, он по-пастырски успокаивает своего друга: