Дорогой Василий Васильевич! почему вы так настойчиво и беспокойно возвращаетесь мыслию своею к «опыту». В конце концов выходит, что наши роли меняются. Если мое слово нужно Вам, то вот оно: ну, известный писатель, бездонно-глубокозрительный В. В. Розанов слегкомысленничал. Виноват, но заслуживает снисхождения. Это я говорю «по-отечески», как сказал бы Вам духовник. Согрешил, покайся и кончай дело. Конечно, этот грех, даже с аскетической точки зрения, в сравнении с Вашими грешищами, есть только грешок, не более. В Ваших письмах проглядывает какая-то странная болезнь осуждения. Но видно Вы плохо знаете, как сурово относятся ненавистные Вам аскеты к грехам полового характера ante factum {До того, как случилось (лат.)}, и как легко к тем же грехам post factum {После того, как случилось (лат.)}. Что же до меня, то у меня нет и тени осуждения, скорей я подсмеюваюсь (не зло, по-отечески) над проказами Вашей молодости (я же всегда ребенок, хотя «как ночь стара моя печаль»).
<…>
Уж если Вы про Христа мне пишете невесть что, то право же S является лишь наивностью. Да, и хорошо, что Вы наконец-то поняли, что
Для православного христианина утверждение Флоренского, что именно в области содомии лежит путь к высшему единству людей и, далее, — к «откровениям <…> божественного порядка», несомненно, звучит не менее богохульственно, чем розановские обвинения в адрес Иисуса Христа и святой Церкви в целом.
Примечательно, однако, что в личности самого Розанова Флоренский, при всей декларативной его фаллоцентричности, не видит ничего гомоэротического, никакой «S». Напротив, по его мнению, психофизическому облику Розанова не хватает маскулинности: