Василий Розанов как провокатор духовной смуты Серебряного века

В розановском архиве (ОР ГБЛ, ф. 249, кн. 4197, ед. хр. 1, л. 1) имеется Записка, являющаяся своеобразной преамбулой ко всем собранным Розановым письмам Гершензона, которые он, по всей видимости, планировал опубликовать. Написана она после 1913 г., т. е. уже в «юдофобский период» Розанова-публициста, когда все отношения между двумя литераторами были разорваны. Стилистически записка — типичный розановский опус, выдержанный в трикстерско-ерническом с примесью русопятской юдофобии духе. Вот ее содержание:

Мих. Осипов. Гершензон к печали русской и стыду русских — лучший историк русской литературы за 1903–1916 гг., хотя… он слишком великолепен, чтобы чуть не было чего-то подозрительного. «Что-то не так». «Он такой русский». Но у русского непременно бы вышло что-нибудь глуповато, что-нибудь аляповато, грубо и непристойно.

У него «все на месте». И это подозрительно. Я думаю, он «хорошо застегнутый человек», но нехороший человек.

В конце концов я боюсь его. Боюсь для России. Как и «русских патриотов», Столпнера и Гарта¹.

Эх… приходи, Скабичевский[391]^,[392], и спасай Русь [ПЕРЕП:Р03-ГЕР].

Сравнение мыслеизлияний Розанова в письмах Гершензону и Флоренскому позволяет проследить мировоззренческие метаморфозы, происходившие в образе мышления Розанова в эти годы — «поворотные» с точки зрения его отношения к еврейству. Напомним, что Розанов с самого начала своей публицистической деятельности выступая с позиций кондового русского патриота, охранителя традиционных ценностей национального «очага», декларировал:

Кроме русских, единственно и исключительно русских, мне вообще никто не нужен, не мил и неинтересен («Опавшие листья». Короб первый).

В этом заявлении, что весьма характерно для манифестаций Розанова, немало лукавства. Ибо помимо русских и кроме «матушки-свиньи» — то бишь слезно любимой им России, его, как отмечалось выше, всю жизнь болезненно интересовали и привлекали к себе евреи.

Зинаида Гиппиус, почитательница и многие годы интимный собеседник Розанова, пишет в очерке-воспоминании «Задумчивый странник. О Розанове»:

Розанов был не только архиариец, но архи-русский, весь, сплошь, до «русопятства», до «свиньи-матушки» (его любовнейшая статья о России). В нем жилки не было нерусской. Без выбора понес он все, хорошее и худое, — русское. И в отношении его к евреям входил элемент «полярности», т. е. опять элемент «пола», притяжение к «инакости».

Евреи, в религии которых для Розанова так ощутительна была связь Бога с полом, не могли не влечь его к себе. Это притяжение <…> еще усугублялось острым и таинственном ощущением их чуждости. Розанов был не только архиариец, но архирусский, весь, сплошь, до «русопятства», до «свиньи-матушки» (его любовнейшая статья о России). В нем жилки не было нерусской; без выбора понес он все, хорошее и худое — русское. И в отношение его к евреям входил элемент «полярности», т. е. опять элемент «пола», притяжение к «инакости».

Он был к евреям «страстен» и, конечно, пристрастен: он к ним «вожделел».

Влюбленный однажды, полушутя, в еврейку, говорил мне:

— Вот рука… а кровь у нее там какая? Вдруг — голубая? Лиловенькая, может быть? Ну, я знаю, что красная. А все-таки не такая, как у наших… [ФАТЕЕВ (II). Кн. I. С. 159].