Василий Шукшин. Земной праведник

Шукшин мечтает о Литературном институте, но боится: не примут – за душой ни одной публикации. Есть еще один вариант – сценарный факультет Института кинематографии. Этот самый ВГИК давно уже занимает его воображение. И вот с каких пор. Однажды, в одни из своих приездов не то из Калуги, не то из Владимира в Москву, Шукшин собирался заночевать на лавочке – против высотного дома на Котельнической набережной. Впрочем, может быть, он уже переночевал, и было раннее утро. Потому что эту историю разные люди рассказывали по-разному, а сам Шукшин о ней как-то умалчивал. Так вот, присел рядом на лавочку немолодой человек – то ли он поздно шел домой и решил тут покурить, то ли вышел из дому подышать утренним воздухом. И вышло, что они с Шукшиным разговорились, и оказалось, что оба они сибиряки. И такой у них пошел хороший разговор, что продолжали они его уже в доме на каком-то высоком этаже. Звали нового знакомца Иван Александрович, и, судя по роскошной квартире, занимал он большое положение. Сели на кухне, выпили, закусили. Но только когда появилась недовольная хозяйка, Шукшин понял, с кем свела его судьба: он узнал знаменитую киноартистку Марину Ладынину. Стало быть, выпивали они на пару с таким же знаменитым кинорежиссером Иваном Пырьевым[11]. Не тогда ли впервые услышал Шукшин о том, что в Москве есть институт, где учат будущих актеров, режиссеров, операторов, сценаристов. Не тогда ли уразумел, что актеры играют не просто договорившись между собой, а по определенному плану, называемому «сценарий» – и руководит ими режиссер. Впрочем, может быть, обо всем этом Шукшин узнал гораздо раньше и совсем по-другому. Но факт, что Институт кинематографии был у него под прицелом.

В июне 1954 года он пишет письмо в приемную комиссию ВГИК, рассказывает о себе, просит прислать программу испытаний сценарного факультета, спрашивает, есть ли у него шансы поступить. Ему посылают вызов на экзамены. Так начинается его большой путь, и прекрасно, что на этом пути ему сразу же встретились неравнодушные люди, преданные своему делу и, в силу своего опыта, умеющие разглядеть – кто есть кто.

Кому пришла в голову идея предложить этому парню из глубинки поступать не на сценарный, а на самый престижный режиссерский факультет? Сейчас уже не скажешь. Наверняка, это был один из ассистентов набиравшего курс Михаила Ильича Ромма – строгих правил человек, озабоченный тем, чтобы среди зеленой молодежи и творческой вольницы, рвавшейся в кинорежиссуру, побольше было людей с жизненным опытом. Общая гуманитарная подготовка у Шукшина была не хуже, чем у других – сказался год учительства в школе. Правда потом, много лет спустя, Шукшин в порыве самоуничижения напишет, что «заметно выбивался среди окружающих дремучестью своей и неотесанностью». Какая там неотесанность! Это был серьезный взрослый человек, прошедший большую жизненную школу, коммунист – что по тем временам служило высочайшей маркой. Неужели и вправду ему пришлось разыгрывать перед ответственейшей отборочной комиссией дремучего недоучку, которого можно хотя бы в шутку спросить: знает ли он, кто такой Белинский и где тот сейчас живет? И надо же, именно Виссарионом Григорьевичем испытывать интеллект Шукшина, самым любимым его критиком, о котором он писал: «Читайте, братцы, Белинского. Читайте хоть тайно, ночами. Днем высказывайте его мысли как свои, а ночами читайте его. Из него бы евангелие сделать». Правда, это было написано уже в 1970 году, но и, поступая во ВГИК, Шукшин думал так же и на за что бы не стал придуриваться, играть в какую-то дурацкую игру со взрослым дядей, который «провоцирует» в Шукшине этакого «сермяка». Не стал бы – из любви и уважения к Белинскому. Так откуда же эта легенда о «сермяке», который явился на отборочную комиссию «во всем солдатском»? От уважаемого критика Льва Аннинского. А у того – откуда? Из газеты «Советское кино», широко известной в узких кругах под названием: «копейка». Хотелось бы оставить эту публикацию от 11 октября 1969 года на совести журналиста, но ведь Шукшин-то подписал ее! Не заигрался ли он в этот нелегкий для себя период в «поддавки» с литературными и кинематографическими «бонзами», от которых в немалой степени зависела его дальнейшая творческая судьба: они-то видели в нем этого самого «сермяка» и в таком качестве соглашались его принимать и «воспитывать».

И представьте, сам Шукшин давал к этому посыл. Вот что говорил он сам в беседе со мной и местными алтайскими корреспондентами, осаждавшими его в селе Шульгин Лог, на съемках фильма «Печки-лавочки»: