Василий Шукшин. Земной праведник

Как ни странно это может показаться нынешним читателям, Шукшин ждал этого призыва, боялся очередной отсрочки. С армией связывалось у него представление о времени до отказа насыщенном, когда ни один час не проходит в пустую: в четком армейском распорядке есть место и для занятий, – настоящих, квалифицированных, – и для досуга, умного и содержательного. Так оно и было в то время – и никакой «дедовщины», знать не знали этого слова. В армии человек не пропадет – кто-то о нем подумает, позаботится, так думал двадцатилетний работяга, остро чувствовавший свою неприкаянность «на гражданке», все зависело вроде бы от собственной инициативы, силы воли, а на поверку выходило, что в действительности все определяют обстоятельства и твоя воля тут бессильна. Ну, скажем, отсутствие сменной школы при работе по скользящему графику становилось непреодолимым препятствием к получению аттестата зрелости, а без него и думать нечего о будущем. Потому-то дважды он готов был связать свою судьбу с армией. В 1948 году Владимирский горвоенкомат направил его в авиационное училище Тамбовской области. По дороге он потерял документы – много их было, разных справок – и не посмел явиться в училище; во Владимир тоже не вернулся – там в военкомате были хорошие люди, стыдно было перед ними, что «свалял такого дурака». И еще раз, через год, уже из Подмосковья посылали его в военное училище, в Рязанское автомобильное – провалился на экзамене по математике. Можно было попросить пересдать – некоторым разрешали, но просить он не пошел, такой уж характер.

Этот характер кто-то из «корешей» определил как «тяжелый». И сам Шукшин знал про себя: не легкий он человек. Но вот что удивительно: с «тяжелым» характером удивительным образом сочетался неизменный подъем духа: душа его могла легко возликовать и взлететь. Он и сам иной раз удивлялся, каким образом «угрюмство» соединяется в нем с потаенным восторгом бытия. Об этом самом восторге он писал, размышляя о своем фильме «Странные люди»: «Я хотел сказать в фильме, что душа человеческая мечется и тоскует, если обнаруживает, что живет в нас какой-нибудь поджелудочной железой – не возликовала никогда, не вскрикнула в восторге, толкнув нас на подвиг… Она плачет и не хочет умирать с нами, если и не жила никогда полной жизнью, не любила много»[10].

По собственным его словам, душевное его состояние в двадцать лет было таково: как бы ни складывались обстоятельства – во всем хотелось видеть если не удачу, то обещание удачи. Во флот? Хорошо! И пусть служба во флоте дольше – зато он увидит море! Во флоте ребята как на подбор – сильные, грамотные, с ними интересней. В Ленинград? Опять хорошо! Когда бы он еще увидел Ленинград – а тут, пожалуйста. Правда, из Ленинграда его скоро перевели в Ораниенбаум, но в этом были свои преимущества: настоящая Балтика! Ну, а разве не удача, что он вместе со специальностью радиста особого назначения он получает перевод в Севастополь. Черное море! Оно и во сне ему не снилось. И, конечно, если бы не это молодое, интуитивное предощущение удачи и даже не удачи, а, более того, праздника, который готовит ему жизнь – а он это ощущение он подогревал, чтобы не остыло – куда труднее показалась бы служба. И потом, после демобилизации – досрочной, по болезни (неожиданно открылась язва) – куда труднее пришлось бы на «гражданке». Опять повезло, говорил он себе, демобилизовали к весне, можно успеть подготовиться и сдать экстерном на аттестат зрелости; можно даже попробовать тем же летом поступить в институт.

Экзамены он сдавал дома, в Сростках. Все сдал кроме математики. Пришлось летом готовиться, чтобы пересдать осенью. Но поступление в институт снова откладывалось на год. Шукшин остался в Сростках работать учителем вечерней школы рабочей молодежи – не хватало здесь педагогов, хоть закрывай школу. Преподавал русский язык, литературу, историю в 5-х – 7-х классах. Учил других и сам учился. По делам школьным часто бывал в городе; приглашали его заходить почаще и в райком комсомола, давали разные поручения – здесь его отличали, видели в нем будущего инструктора, а то и секретаря. В мае 1954 года его приняли в кандидаты партии. Судьбу его «наверху», похоже, уже определили: в райкоме комсомола нужен такой человек – молодой, повидавший жизнь, не понаслышке знающий деревню, готовый совмещать работу с учебой.

Но Шукшин твердо знал – он уедет в Москву. Там будет учиться, чтобы стать писателем. Он понимал: человека нельзя научить писать, но он сам может этому научиться, обладая способностями, знаниями и широтой кругозора. А без серьезной подготовки не будет ни знаний, ни кругозора – тогда и способности мало-помалу иссякнут. Разумеется, в Сростках о его далеко идущих планах никто не знает – для всех он будущий историк, собирается поступать в историко-архивный институт. Одна только мама, Мария Сергеевна, видя, как «дитенок» просиживает ночи над тетрадками, понимает: он не только у других проверяет уроки – он и себе задал какой-то трудный урок.