Василий Шукшин. Земной праведник

Вообще, в своей публицистике – а творческое наследие Шукшина включает десятки разнокалиберных статей и бесед – он постоянно раскрывает свои взгляды на жизнь, на труд, на искусство. Эти взгляды укрепляются или меняются. Например, уже через несколько лет после заявки на фильм «Печки-лавочки», в беседе, озаглавленной «Я родом из деревни…», он говорит о деревенском человеке: «Может мы немножко виноваты, что слишком много обращались к нему, как к господину, хозяину положения, хозяину страны, мы его вскормили „немножко“ до размеров алчности уже. Он уже такой стал – все ему надо. А чтобы самому давать – он почему-то забыл об этом. Я думаю, что деревенский житель, тоже нынешний, и такой».

Тут уже иной, противоположный взгляд на проблему взаимной ответственности – сельские жители в долгу перед государством. Шукшин иногда бросается из крайности в крайность. И все это от боли и тревоги за человека, свое соплеменника и современника. И всегда он с предельной откровенностью делится своими мыслями и чувствами. Иногда заранее знает, какие последуют возражения – и тут же отвечает на них, горячо отстаивая свою точку зрения. Он стремится, чтобы его слово, «как сейчас говорят», «достало» читателя. И внушает, внушает свое «кредо». В замечательной своей статье «Монолог на лестнице», он без обиняков говорит, что нравится и что не нравится ему в деревенской жизни и заканчивает пожеланием молодому человеку, который только вступает в эту самую жизнь: «В восемнадцать лет самая пора начать думать, ощущать в себе силу, разум, нежность – и отдать бы все это людям. Кому же еще? Вот – счастье, по-моему. Можно, конечно, принять восемнадцать лет, как дар жизни, с удовольствием разменять их на мелочишку чувств, небольших, легко исполняемых желаний – так тоже можно, тоже будет, что вспомнить, даже интересно будет… Только жалко. Ведь это единственный раз! Жизнь, как известно, один раз дается и летит чудовищно скоро – не успеешь оглянуться – уже сорок…».

Шукшин выступает как проповедник, как учитель жизни. Но это в публицистике! В художественном творчестве – он совсем иной. Он не хочет нажимать на зрителя, поучать его, давать готовый ответ как в задачнике. Он надеется, что зритель сам придет к ответу, додумается до истины – надо только не врать, не кривить душой. Может быть, помочь зрителю – но непременно художнически, сводя героев фильма в каких-то острых ситуациях. Нравились ему такие вот «несколько крайние», по его словам, ситуации. Так и говорил: «Для того чтобы извлечь искру, надо ударить два камня друг о друга». Он хотел, чтобы его мысль «искрила» в художественных образах. Очень часто ему это удавалось, но иногда и не получалось.

Конечно, замысел фильма был шире, острее – речь там шла о неразрывности социального и нравственного обеспечения. Мысль эта, как мне кажется, не нашла своего выражения в образной системе фильма. Получился фильм о нравственной ориентации простого человека в сложном, меняющемся в не лучшую сторону мире. Тоже интересный, хотя несколько иной.

Но все это я поняла потом. А тогда, после недолгого разговора с Шукшиным на бревнах, недовольная собой и тронутая его терпеньем, я вдруг сама определила «сверхзадачу» фильма: «бережность к людям».

Об этой самой бережности Шукшин сказал спустя два года, выступая в кинотеатре города Белозерска перед показом фильма «Печки-лавочки»: «Нам бы про душу не забыть. Нам бы немножко добрее быть. Нам бы с нашими большими скоростями не забыть, что мы люди, что должны быть… Мы один раз, уж как случилось, живем на земле. Ну, так и будь ты повнимательнее друг к другу, подобрее».

Ко мне Шукшин был добр.

Глава шестая В котле «большого кино»

Надо было, конечно, побывать на родине Шукшина, чтобы в какой-то степени постичь его натуру и творческую природу. Всей своей сутью Шукшин воплощал нечто очень важное и существенное, чем жила и полнилась его родная глубинка. В нем сполна проявились те самые качества, которые он живописал, повествуя о своих земляках. Терпение и настойчивость, созерцательность и трудолюбие, застенчивость и дерзость – эти вроде бы противоположные свойства являлись в каком-то удивительном сплаве, и это шло от самого уклада местной деревенской жизни, от самой алтайской природы.