Василий Сталин. Сын «отца народов»

Вы совершенно верно сказали недавно: «абсолютных секретов в наше время быть не может». И если посмотреть правде в глаза, то я с 25 октября (день объявления снятия зачетов) из заключенного превратился в мученика. Ибо этим беззаконием (снятием зачетов) возмущены не только работавшие вместе со мной и видевшие, как я работал, но и работники тюрьмы и прокуратуры. Очень тяжело, Никита Сергеевич, все это переживать. Невозможно убедить себя, что это сделано правильно. Вы честный человек, и правда для Вас превыше всего (такое о Хрущеве, впрочем, как и о других членах Президиума ЦК, можно было сказать разве что в насмешку, но Василий наивно надеялся, что лесть в конце концов откроет ему дорогу к сердцу «дорогого Никиты Сергеевича». — Б. С.). Вы можете прекратить этот произвол или молча покровительствовать ему… Вы достаточно самостоятельны для принятия того или иного решения — все в Ваших руках.

Или я буду всегда благодарен Вам за торжество справедливости, или буду знать, что вне закона поставлен Вами. Вполне возможно, что своим откровением я еще больше ухудшу свою судьбу, но правда есть правда, Никита Сергеевич.

Меня нельзя заставить бояться, Никита Сергеевич, но можно заставить уважать… А я очень хочу не только не потерять к Вам уважения, а уважать Вас от всей души, без всяких сомнений. Согласитесь, что происшедшее не может не вызывать сомнений. У меня глубочайшее убеждение, что кто-то неверно Вас обо мне информирует, и особенно теперь хотелось бы Вам лично высказаться, чтобы раз и навсегда развеять все сомнения. Никита Сергеевич, Вы услышали бы немало из того, что должны знать и из не касающегося меня лично (тут можно усмотреть намек на известный Василию Сталину компромат в отношение кого-то из членов Президиума ЦК. — Б. С.). Смотрите сами, Никита Сергеевич, а я готов ко всему. Искренний и от всей души желающий Вас уважать

В. Сталин».

Однако никакой реакции со стороны первого лица партии и государства не последовало, а положение узника между тем настолько ухудшилось, что он сам вынужден был попросить Серова перевести его из Владимирки во внутреннюю тюрьму КГБ. Этому переводу предшествовали драматические события.

Сначала все шло как будто мирно. Василий, который вновь обрел уважение к Хрущеву, 17 апреля 1958 года поздравил его с днем рождения:

«Уважаемый Никита Сергеевич!

Искренне поздравляю Вас с днем рождения. Желаю Вам: здоровья и счастья, успехов в Вашей сложнейшей и благороднейшей работе — на страх врагам и радость друзьям и товарищам (любопытно, что здесь сын Сталина, сознательно или бессознательно, процитировал царский гимн: «Царствуй на славу, на славу нам. Царствуй на страх врагам…» — Б. С.).

Ваш В. Сталин».

Но сразу же за поздравлением, 18 апреля, сын Сталина направил Хрущеву одно из самых отчаянных писем, где опять старательно избегал слова «уважаемый»:

«Никита Сергеевич!

Опять Вас беспокою… Но что же мне делать?! Сегодня пришел начальник тюрьмы и подтвердил:

1. На работу приказано не выходить. Это лишает меня возможности сокращать срок трудом. Действие незаконное.

2. Запрещены свидания с родными и детьми. Такое распоряжение противоречит всем законам.

3. Запрещено посещать телевидение (?!) (очевидно, комнату, где располагался предназначенный для заключенных телевизор. — Б. С.). Хотя это и кажется мелочью, но не в тюрьме, где нет ничего другого.

И почему все эти распоряжения касаются только меня?! Непонятно, Никита Сергеевич! Ломаю голову, чтобы понять, с чем это связано, и прихожу только к одному выводу: хотят любыми правдами и, больше всего, неправдами, — продержать дольше в тюрьме.

Я уже не знаю, как себя вести… Замечаний от начальника тюрьмы у меня нет. Лишить права работать, по моей вине, как в наказание, — оснований нет. На вопрос: «за что лишен работы и свиданий?» последовал ответ: «не за поступки и не в наказание, а причин я вам объяснять не буду…» (?!)

Заколдованный круг, Никита Сергеевич! Могла быть одна зацепка, Никита Сергеевич, но посудите сами, основательна ли она. В феврале 1958 года некий Громов из МВД при беседе со мной оскорбил не только меня, но и покойника отца и Вас. Он заявил, в связи с тем, что я сижу под фамилией Васильева: «не такая эта фамилия, чтобы прятать ее за Васильева, зря Хрущев прячет Вас… Наоборот, надо, чтобы вы сидели как Сталин, а не прятались за Васильева». Все это было сказано в таком оскорбительном тоне, что я написал Серову и Дудорову (тогдашнему министру внутренних дел. — Б. С.) письмо: «прошу дать указание начальнику тюрьмы содержать меня так, как я рожден…»

В свое время я дал слово Серову и Руденко, что не буду себя расшифровывать, и поэтому без их (Серова и Руденко) освобождения меня от этого слова не считаю себя вправе открываться. К тому же это мне ничего не дает. Но оскорбление Громовым до глубины души оскорбило меня.