Василий Темный

Наряду с великим князем заказчиком летописи мог быть епископ или митрополит. Митрополит Киприан поставил себе при жизни памятник в виде митрополичьего летописного свода 1408 года. Митрополит Фотий, в отличие от Киприана, не был завзятым книжником и писал главным образом гневные послания на еретиков или своих соперников по кафедре. Единственный гипотетический свод, приписываемый ему исследователями летописания, — так называемый Владимирский полихрон Фотия 1418—1423 годов, — при ближайшем рассмотрении оказывается химерой (86, 109).

Кто виноват в упадке московского и общерусского летописания во времена Фотия — гибель архивов или равнодушие первоиерарха к летописной работе? Неизвестно. Но, как бы там ни было, печальная ситуация с источниками ставит историков в тяжёлое положение. Вот, например, характерное признание такого рода.

«Каковы же были итоги княжения Василия I? Мы очень мало знаем о последних годах его правления: после 1418— 1425 гг. ...в общерусском летописании обнаруживается зияющий провал — вплоть до окончания междоусобной войны в Московском княжестве в середине XV в. Однако на основании имеющихся у нас данных можно утверждать, что главный политический успех Василия Дмитриевича — присоединение им Нижнего Новгорода — был весьма непрочным» (86, 56).

Пробелы московского летописания той эпохи отчасти восполняют цветущие народным красноречием новгородские и псковские летописцы. Чего стоит одно только описание бури и потопа, перепугавших новгородцев 19 мая 1421 года. То, что пережили новгородцы, переживали и в Москве, и повсюду. Могло показаться даже, что Страшный суд уже пришёл:

«В лето 6929 в Новегороде в Великом бысть поводь велика в Волхове и снесе 20 городень великаго мосту, и буре велицеи бывши, и разбишася от воды и уличнии мосты, и храми мнози от основания исторжены быша. Мнози же воды ради на верх хором живяху, и монастырей 19 обьят вода, яко ни пению быти в них. И толице скорби бывши, яко уже людем чяющи потоп нашедши на них, ещё же пакы и туча великы взыде майя 19 с полудне с громом страшным и с шумом великим, в полунощи молнии же блистающе, якоже и прозрети немощно бе, яко бо чающе людем ожженом быти от огня оного, понеже бо и тучя она пришед над град ста и изменися от дожденосия на огненое видение, людие же всяко чающе пламеню быти пожигающу грещники и ужасашася, нача вопити: “Господи помилуй” и прочая многая молениа, и обеты приношаху Господеви и пречистеи Матери Его, и всем святым Его, понеже бо и камение из облака являшеся. Архиепископ же Симион с чином священным и все богобоязнивии людие, вшедше в церковь Премудрости Божиа, ници падше, с многыми слезами из глубины сердца с вздыханми молящеся. Такоже и по прочим церквам священницы и людие творяху, и тако преиде нощь та страхом онем. Пришедшу же дню и бысть тишина, и туча она бысть невидима, и едва людие в себе преидоша от страха оного» (29, 166).

Такова была пронизанная ожиданием конца света повседневная жизнь средневековой Руси.

Людям не дано знать о сроках второго пришествия. Спаситель мог явиться через много лет, а мог — в эту ночь. Книжники искали сроков Последних времён в древних пророчествах. Но роковые даты проходили — а мир продолжал существовать. И в этой неопределённости оставалось только одно: жить по вечному закону: «довлеет дневи злоба его»... Каждому дню — свои заботы...

Сам Василий I никогда не был в Новгороде. Всякий раз, когда ему следовало там быть, обстоятельства останавливали его. Братья великого князя, Юрий и Константин, наместничали в Новгороде и знали этот город как свои пять пальцев. Конечно, они рассказывали старшему брату о тайнах великого города.

Новгородцы любили строить каменные храмы. Материалом для строительства служила серая известковая плита, выходы которой часто встречались по берегам Волхова. Купцы средней руки и новгородские бояре ставили себе скромный памятник в виде приземистой кургузой церкви, все линии которой словно прочерчены от руки. Верхи новгородского общества могли позволить себе более значительные храмы с высоким подклетом, в котором они хранили своё добро от пожара и воров. Большим любителем строительства был глава новгородской церкви — архиепископ. Обилие каменных храмов было впечатляющим знаком могущества и богатства Новгорода.