Читаем Василий Тёркин полностью

Василий Тёркин

Эта беспощадная правда сочетается у Твардовского с самым горячим патриотизмом и с самой высокой, неподдельной гражданственностью. Верой в победу, бодростью и оптимизмом буквально светятся даже те главы, которые были созданы и напечатаны в самый разгар войны, в тягчайший 1942 и в 1943 г. Книга исполнена жизнеутверждающей силы, и при всем том, что сказано выше о теме смерти и страха смерти, — прав также и сержант Вавилов, в письме которого сказано: «Поэма Твардовского учит забыть о смерти, выбросить ее из головы».78

Но все эти чувства здесь, как и во всем творчестве Твардовского, — скромные, некрикливые, лишенные того, что сам поэт называл «дежурной патетикой» и «лозунговой «словесностью».79

Ничего показного, внешне эффектного, декоративно-плакатного. И в то же время все основывается на высочайшей патриотической идее.

Неоднократно в поэме Теркин выступает как агитатор, и его агитация, рожденная душевной щедростью и внутренней убежденностью, — вполне конкретна и потому по-особому убедительна, действенна.

Такой патриотизм и такая гражданственность, основанные на «правде сущей», обладают особой воспитательной силой. «Когда мы отступали, когда были тяжелые дни, — писал Твардовскому фронтовик А. Родин, — почти все рассказы, что я читал, были только о победах. Помню, как меня и моих товарищей поразил ваш рассказ «Переправа». Этот рассказ о том, как переправа сорвалась, но он в десять раз оптимистичнее всех других самых победных рассказов других авторов. И написано так, что абсолютно все себе представляешь. Душевно так и жизненно».80

Твардовскому свойственны редкое умение «ликовать нехвастливо», как выразился он в стихотворении «Я убит подо Ржевом»; сдержанность, неприязнь к выспренному, литературно-нарочитому и фальшивому слову; к высоким словам, употребляемым всуе. Поэт различает действительно высокие слова и «словеса», злоупотребление которыми («краснословье») в искусстве равносильно измене ему:

Да, есть слова, что жгут, как пламя,Что светят вдаль и вглубь — до дна,Но их подмена словесамиИзмене может быть равна.Вот почему, земля родная,Хоть я избытком их томим,Я, может, скупо применяюСлова мои к делам твоим.Сыновней призванный любовьюВ слова облечь твои труды,Я как кощунства — краснословьяОстерегаюсь, как беды.Не белоручка и не лодырь,Своим кичащийся пером. —Стыжусь торчать с дежурной одойПеред твоим календарем.

(«Слово о словах», 1962).

Патриотическая идея в «Книге про бойца» передается не фразой и лозунгом, а психологически мотивированным изображением всего поведения и мироощущения героев, неоднократно возникающим лирически взволнованным обращением к родине:

А всего милей до дому,До тебя дойти живому,Заявиться в те края:— Здравствуй, родина моя!Воин твой, слуга народа,С честью может доложить:Воевал четыре года,Воротился из походаИ теперь желает жить.Он исполнил долг во славуБоевых твоих знамен.Кто еще имеет правоТак любить тебя, как он!

Или, если употребляются действительно «высокие» слова, то они так натуральны, уместны и святы, что не воспринимаются как лишенная убедительности риторика:

— Взвод! За Родину! Вперед!И хотя слова он эти,Клич у смерти на краю,Сотни раз читал в газетеИ не раз слыхал в бою,В душу вновь они вступалиС одинаковою тойВластью правды и печали,Сладкой горечи святой,С тою силой неизменной,Что людей в огонь ведет,Что за все ответ священныйНа себя уже берет.— Взвод! За Родину! Вперед!

Так возникает какой-то особый, — высокий лиризм Твардовского.