Васильки (СИ)

Стивен пытался отказаться, но судьба умеет шутить не хуже памяти. Когда он спустился на свой этаж, то кот, вырвавшись из рук, юркнул в приоткрытую дверь, и от поднявшегося сквозняка та захлопнулась, как назло: мгновенно, на глазах, прямо у него перед носом. Так что пришлось вернуться и сдаться на милость соседа.

Баки возвращение парня абсолютно не огорчило. Чайник вернулся на плиту, перед Стивеном открылась полка, на которой выстроился не один десяток жестяных банок с чаем. Через полчаса с балкона был извлечен истошно вопящий Роджерс. Только домохозяин, которому они позвонили сообщить о случившемся, подвел, сказав, что сможет прислать человека, который откроет замок, только завтра.

Это также абсолютно не огорчило Баки, а после третьей чашки чая с парой ложек виски уже не особо огорчало и Стивена, который захмелел, кажется, от одного запаха алкоголя, и уж тем более не огорчило кота, которому открыли банку рыбных консервов и рядом поставили мисочку с водой. Тот, наевшись, вдруг запрыгнул всем своим немалым весом на колени хозяина жилища, некоторое время потоптался, устраиваясь удобнее под его недоуменным взглядом, а потом начал громко и до того довольно мурчать, что смех разобрал уже и Стивена, и Баки. Роджерс на это лишь недовольно дергал ухом: расшумелись тут, понимаешь ли.

Они разговаривали долго, точнее говорил, в основном, Стивен, и к тому времени, когда уже пора было укладываться спать, Баки знал практически всю его жизнь. Что парень родился и вырос именно в этом самом доме, раньше жил с родителями, а теперь они переехали в Ирландию, в Дублин, и он каждое лето ездит их навещать. Что Стивен художник, точнее, учится на художника, и иногда ему даже удается этим что-то заработать, проиллюстрировав пару детских книжек, несколько статей для психологических журналов и продав одну-две картины. Баки теперь знал, что у Стивена не очень складывается общение со сверстниками, потому что он, как теперь говорят, постоянно «на своей волне», а с девушками не везет и подавно. Впрочем, он об этом особо не сожалеет, потому что ему больше нравятся парни. Родители от этого, конечно, не в восторге, но относятся терпимо, видимо, еще не потеряв надежды, что со временем это пройдет, как юношеская блажь.

Баки думал, что все-таки очень странно, что человек может вот так, смело и запросто, рассказать такие вещи о себе. Он не уверен, смог бы он сам сказать:

- Мне тоже больше нравятся парни, - прозвучало в тишине кухни под уютное кошачье мурлыканье.

И Стивен неожиданно улыбнулся в ответ.

- Вы, полагаю, тоже нравитесь парням, ну... и девушкам тоже. Вы красивый... в отличие от меня.

Баки хотел возмутиться, опровергнуть, но не нашел слов, так что у него получилось только что-то невнятно пробормотать и помотать головой.

На душе впервые за долгое время было поразительно спокойно, и почему-то казалось, что он все это уже где-то видел, вот только диван, который они раскладывали перед тем, как улечься на нем спать вдвоем, казался гораздо более удобным, чем постель, на которой ему приходилось спать в прошлом. Да что там, вдвоем на нем оказалось гораздо удобнее спать, чем одному.

Даже просто спать.

В ногах мурлыкал засыпающий Роджерс, а за окном скулил ветер. Зима в Лондоне в этом году выдалась удивительно холодная, и даже несколько раз выпадал снег, а по Темзе плыли тонкие и хрупкие, бликующие в мутной воде пластины льда. Вот кто бы еще что-то говорил про глобальное потепление.

С этой мыслью Баки заснул. А проснулся от ощущения того, что через него перекинута худая нога, а на лице как раз устраивался удобнее перебравшийся с изножья постели кот. Кота спихнуть удалось сравнительно легко, а вот выбираться из-под теплого, хоть и донельзя костлявого Стивена не было никакого желания.

Баки лежал, глядя в потолок, улыбался и думал, что фамилия «Бронкс» проигрывает той, что он не помнит – «Барнс» - по всем фронтам, но жизненный опыт подсказывал, что что-то менять - опрометчиво, а вот побывать в Ирландии было бы здорово. Во всяком случае, название города - Дублин, не будило в нем абсолютно никаких плохих воспоминаний. Он мог делать все, что вздумается, в этой новой жизни, но отчего-то задумался об этом только теперь. Это было так странно: ощущать, как на неясное прошлое, которое он, сколько ни напрягал память, видел, будто через мутное стекло, наслаивалось яркое, наполненное звуками и запахами настоящее.

И пусть во многих досадных мелочах это настоящее отличалось от прошлого, но оно было осязаемым, живым. И, впервые за долгое время, Баки был готов перестать сожалеть о том, чего уже не вернуть: о худой спине, на которой можно было пересчитать каждый позвонок; о прилипшей к вспотевшему лбу челке; об ощущении горячего тела под собой и хриплых выдохах, обжигающих висок; о тех самых словах, которые, возможно, ему и вовсе приснились. Если тот, кто снится ему, и существовал на самом деле, то наверняка не дождался его: Баки живет уже очень, очень давно.

Стивен начал ворочаться и проснулся.