Васюта Родимова

— Погоди, мамаша… Я пойду отопру ворота, — ршительно сказала Васюта и направилась было къ дверямъ…

— Нтъ! — бросилась къ дочери едотьевна. — Ты, Васюта, схоронись лучше… А я, старая, пойду… Богъ дастъ, мн-то они ничего дурного не сдлаютъ…

Съ этими словами старушка быстро вышла во дворъ. Васюта слыхала, какъ кто-то ругался и кричалъ на мать, какъ мать что-то говорила въ отвтъ, — и не могла двинуться съ мста… Сначала хотла бжать, но почему-то осталась въ комнат. Она догадалась, что на крыльцо поднялось нсколько человкъ, повидимому тяжелыхъ и рослыхъ — такъ сильно скрипли подъ ними доски, — а черезъ минуту, при свт зажженной матерью «маслёнки», — увидла впервые тхъ, кого знала только по разсказамъ отца…

— А-а… Да тутъ и барышня! — сказалъ одинъ изъ вошедшихъ. — Чего же ты, старуха, говорила, что ты одна?

— Вотъ, значитъ, и подводчикъ есть, — засмялся другой. — Такъ и запишемъ…

— Ну, — обратился къ едотьевн первый, очевидно старшій. — А гд же хозяинъ? Къ кадетамъ, смотри, ушелъ?

— Не знаю я ничего, — сказала едотьевна. — Мужа моего съ недлю какъ нту дома… Ухалъ въ станицу и доси не ворочался…

— Ну, ладно… Чортъ съ нимъ… А лошади есть?

— Есть.

— Сколько?

— Три…

— А повозка?

— И повозка есть…

— Пойди, — обратился старшій къ одному изъ _«товарищей», — и прикажи ребятамъ запрягать повозку парой лошадей… Когда запрягуть — пусть скажутъ… Гд хомуты-то? — спросилъ онъ едотьевну…

— Въ амбар… Вотъ, ключъ… — едотьевна сняла съ гвоздика ключъ и подала его старшему… Тотъ передалъ его товарищамъ, и вс они сейчасъ же вышли во дворъ.

едотьевна подошла къ Васют, обняла ее и сказала:

— Пускай все заберутъ, лишь бы тебя не трогали…

Минутъ черезъ 20 передъ крыльцомъ стояла бричка, запряженная парой лошадей и нагружанная почти до-верху мшками съ пшеницей… «Товарищи» курили папиросы и шутили. Старшій же и еще 2-е вошли въ домъ…

— Ну, красавица, одвайся, — обратился одинъ изъ нихъ прямо къ Васют… — Ты довезешь пшеницу до станицы….

— Она больная! — сказала едотьевна.

— Цыцъ! — крикнулъ старшій. — Сами знаемъ… одвайся живй! — приказалъ онъ грубо Васют.

Васюта неторопливо одлась. Она дрожала и боялась бы не заплакать…

— Ой, горюшко мое, Васюточка, дточка, родная! — заголосила вдругъ во весь голосъ едотьевна. — Загубятъ они тебя, окаянные… Завезутъ далеко отъ меня и не буду я знать, что съ тобою.

«Товарищамъ» стало не по себ.

— Ну, будетъ, будетъ, бабка, — примирительнымъ тономъ сказалъ старшій. — Никто твою дочь губить не-будетъ. Довезетъ она хлбъ до станицы и вернется.

— Брешете, окаянные, брешете, ироды! — истерично вскрикнула едотьевна и какъ снопъ повалилась на полъ.

* * *

Черезъ минуту подвода, управляемая плачущей Васютой, выхала со двора. Въ комнат, гд лежала разбитая параличемъ едотьевна, нещадно чадила «маслёнка»… Въ выбитое стекло врывалась струя свжаго ночного воздуха… Въ углу за печкой «затурчалъ» неугомонный сверчокъ… Громко и ожесточенно залаялъ въ пустой слдъ «Черкесъ», выползшій посл ухода большевиковъ изъ-подъ амбара…

III

Большевики отступали. Отступали они поспшно, небольшими группами, причемъ каждая группа при отступленіи была предоставлена самой себ… «Комиссары», еще за день до ршительнаго пораженія своей «гвардіи», услись въ автомобили или «реквизированные» (врнй — награбленные) экипажи, сдлали необходимыя распоряженія своимъ замстителямъ и скорехонько ухали «въ штабъ арміи», куда ихъ «экстренно^-вызывалъ «товарищъ-главковерхъ», якобы на какое-то «чрезвычайное военное совщаніе». Понятно, конечно, что «доблестная красная гвардія» не смогла устоять противъ напора казаковъ и покатилась назадъ— да такъ быстро, что казаки не успвали нагонятьее… «Отступала» вмст съ красноармейскимъ обозомъ и знакомая намъ двушка — Васюта Родимова. Вотъ уже вторая недля пошла, какъ она правитъ въ обоз парой родительскихъ коней и ждетъ не дождется когда, наконецъ, казаки освободятъ ее изъ проклятаго плна. Сколько пришлось пережить бдной Васют за эту недлю невольной службы у красныхъ!.. По прізд въ станицу ей, перво-наперво, пришлось долго дожидаться, когда «товарищи» разгрузятъ ея бричку. Она попыталась было отпроситься домой, но красногвардеецъ, къ которому она обратилась съ вопросомъ: можно ли хать на хуторъ, — удивленно взглянулъ на нее и сказалъ:

— Н-тъ — Нельзя… Какъ же это я отпущу тебя, — ты состоишь у насъ на служб?

— Но я не хочу служить у васъ! — крикнула поблднвшая Васюта.

Красногвардеецъ усмхнулся, сплюнулъ на сторону и сквозь зубы произнесъ:

— А ты думаешь — мы будемъ спрашивать у тебя — хочёшь ты или не хочешь служить у насъ? Ишь, какая вострая!..

— Погоди… — добавилъ онъ. — Обживешься — по-нравится… Кавалеровъ много… Хоть прудъ пруди..

Васюта опустила голову. Горько раскаивалась она, что нё послушалась ночью матери и не спряталась на хутор. Авось не нашли бы ее «товарищи». Она съ ненавистью поглядла на грязныхъ, страшно-некрасивыхъ «кавалеровъ» и ршила, при первомъ-же удобномъ случа, во что бы то ни стало, бжать… А теперь — не надо «рюмить», надо поддержаться и выжидать.

— Дяденька! — спросила она красноармейца. — А куда-же мн сейчасъ дваться?