Вацлав Нижинский. Новатор и любовник

„Его голова, — пишет Валентина Гросс, молодая художница, посещавшая все представления и рисовавшая в темноте, — кажется еще меньше в черной обтягивающей шапочке. Черная маска-домино скрывает все, кроме нижней части лица и удлиненных раскосых глаз, таинственно, по-кошачьи сияющих. Я никогда не видела ничего, что могло бы сравниться с точностью его интерпретации или четкостью управления своими мускулами, как, например, в тот момент, когда он с удивительной быстротой разрывал письмо на бесчисленное множество клочков, разлетавшихся наподобие белых бабочек, одновременно поворачивая голову слева направо так стремительно, что почти невозможно было уловить это движение. Знаменитые антраша-дис, выполненные так, словно он взлетал в воздух, были сделаны невозмутимо и элегантно“.

Сегодня нам кажется невероятным, что, исполнив сначала Арлекина, он должен был затем танцевать в „Нарциссе“ и „Призраке розы“. Вот как описывает его Жан Кокто в последнем балете:

„Он появляется из теплой июньской ночи сквозь голубые кретоновые занавески в костюме из завивающихся лепестков — наверное, девушка ощущает в нем своего недавнего партнера по танцу. Он выражает то, что не подлежит выражению, — всепоглощающий аромат какой-то грусти. Торжествуя в своем „розовом“ исступленном восторге, он, казалось, пропитал этим ароматом муслиновые занавески и овладел спящей девушкой. Это самый необычный эффект. С помощью своей магии он заставляет девушку видеть во сне, будто она танцует на балу, и вызывает в ее воображении все радости бала. После прощания со своей возлюбленной жертвой он исчезает через окно в прыжке настолько изысканном и настолько противоречащем всем законам полета и равновесия, следуя столь высокой траектории, что теперь я уже не смогу вдыхать аромат розы без того, чтобы передо мной не возник этот незабываемый фантом“.

Пленительный вечер заканчивался подводной сценой из „Садко“ Римского-Корсакова, представлявшей собой зрелище весьма экзотическое со столь же экзотической музыкой, чего в конечном итоге Париж и ожидал от русских. Зеленые морские чудища Анис-фельда искусно выполняли волнообразные движения под изумительную музыку, отражающую морскую стихию; партии Садко и Морского царя исполняли Исаченко и Запорожец. Эту первую программу показали четыре раза, но на следующих представлениях роль Арлекина исполнял Леонтьев.

За один вечер французы увидели Нижинского в двух его величайших ролях, но критики любят к чему-нибудь придраться, и к прошлогодним обвинениям в святотатстве за то, что артисты танцуют под оркестрованную версию шумановского „Карнавала“, по крайней мере один из критиков добавил подобное обвинение и за балет, поставленный на оркестрованную Берлиозом музыку Вебера. Он счел, что Дягилев поленился заказать новую музыку для „Призрака розы“!

После прогона „Призрака“ перед его первым парижским исполнением Карсавина обрела нового друга, который со временем станет ее почти официальным поклонником.

„Как-то утром, после окончания репетиции, ко мне подошли два молодых человека, оба высокие и оба в клетчатых брюках, и поздравили меня с успехом; один из них был автором либретто, но я тогда не знала, который именно. Так что я выразила свою искреннюю благодарность за возможность исполнить эту роль совсем не тому, кому полагалось, к автору же либретто я долго относилась довольно сурово из-за его sourir moqueur[195], которая, как я поняла впоследствии, была у этого искреннего и тонкого человека лишь проявлением легкой иронии“.

Это конечно же был Жан-Луи Водуайе.

Дягилев, изображенный в виде Девушки из „Призрака розы“.

Карикатура Жана Кокто

Когда оркестр приступил к репетиции партитуры „Петрушки“, музыканты разразились смехом. Монте стоило немалого труда убедить их, что музыка Стравинского — не шутка. Даже Фокин оценил ее только спустя много лет. Декорации и костюмы Бенуа были доставлены из Петербурга, но времени на завершение балета оставалось мало. У Фокина была только одна двухчасовая репетиция массовой сцены при участии французских статистов перед оркестровой и генеральной репетициями. Дягилев всегда вспоминал один инцидент, произошедший во время этой репетиции. Когда Чекетти, исполнявший роль Фокусника, изображал игру на флейте, оживляющую кукол, девочка из толпы, в буквальном смысле „зачарованная“ гипнотическими звуками музыки, непроизвольно вышла вперед на свободное место в центре сцены. Фокин счел необходимым эту мизансцену сохранить.

Волнение, вызванное постановкой этого балета, оказалось слишком сильным для Бенуа, недостаточно хорошо себя чувствовавшего, и он устроил одну из своих сцен.