Вацлав Нижинский. Новатор и любовник

Когда поднялся занавес, открыв декорации Бенуа к «Петрушке», французская публика увидела перед собой картину русской зимы — страшного врага, одолевшего их предков в 1812 году. Но Бенуа создал яркую и красочную сцену среди снега. Последний день Масленицы, на следующий день начнется Великий пост; время действия — 1830-е годы; на троне Николай I, младший брат Александра, союзника и врага Наполеона. Над ярмарочными палатками и флажками вздымается стройный позолоченный шпиль Адмиралтейства, за которым вне поля зрения лежит застывшая Нева и острова, где Пушкину предстоит сразиться на своей роковой дуэли. По обеим сторонам раскинулись балаганы, или временные деревянные театрики со своими расписными вывесками. Слева балаган с красными в серую полоску занавесками внизу и желтым балконом наверху. С этого балкона Балаганщик будет трясти своей длинной фальшивой бородой. Справа от центра, наполовину скрытый каруселью и нависшей над ним спиральной горкой, стоит балаган русского Панча и Джуди, а точнее — Петрушки с вывеской, изображающей, как черт тащит Петрушку в ад. Это своего рода сцена на сцене, где произойдет микрокосмическая драма кукол Фокусника на глазах у дефилирующей мимо равнодушной толпы. Но Бенуа, мастер-фокусник и мастер-кукольник, с типичным для Гофмана (или Пиранделло) юмором, а его юмор равен поэзии, обрамляет ярмарочную площадь аркой большого театра с людьми, выглядывающими из окон своих раскрашенных коробок. Совпадение ли то, что этот наружный театр голубой, как наше небо, и что приоткрывшаяся над отделанным золотистой бахромой ламбрекеном просцениума узкая полоска потолка, написанного с ложной перспективой, украшена желтым солнцем? Коробка внутри коробки: мир по ту сторону мира. Художник поддразнивает нас, намекая на то, что «реальные» люди из ярмарочной толпы — такие же куклы, как и раскрашенные, набитые опилками фигурки, прячущиеся за занавесом балагана, и даже мы сами, так благополучно разместившиеся за рампой, в действительности тоже всего лишь куклы. Кажется, он спрашивает вместе с Омаром Хайямом: «Где здесь гончар и где горшок?»

Сцена заполнена прогуливающейся толпой. Бенуа позже описал, какого труда ему стоило заставить их «жить».

«На репетициях я следил за тем, чтобы и последний статист точно исполнял порученную ему роль, и в ансамбле смесь разнообразнейших и характерных элементов производила полную иллюзию жизни. „Люди хорошего общества“ являли примеры изысканных манер, военные выглядели типичными фрунтовиками эпохи Николая I, уличные торговцы, казалось, всерьез предлагали свои товары, мужики и бабы походили на настоящих мужиков и баб. При этом я не разрешал никакой „импровизации“, никакого переигрывания».

Аристократические пары прогуливались под руку, за ними следовали ливрейные лакеи с кокардами и несли запасные пальто; конюхи и кучера пьянствовали, кадеты отдавали честь офицерам. «Одни наслаждались чаем из самовара, другие слушали бессмысленную болтовню старика, молодежь играла на гармошке, парни лакомились солеными крендельками, девушки грызли семечки». Вращались крылья больших колес, похожих на мельничные. Дети катались на карусели.

«Эта карусель, — пишет Бенуа, — была подлинной manege de chevaux de bois[197] времен Наполеона III, которую нам удалось приобрести на какой-то ярмарке»*[198].

Шум и суета ярмарки переданы в музыке Стравинского пронзительными звуками флейты и беспокойным ритмическим фоном, напоминающим топот, который часто перебивается различными заимствованными мелодиями, придающими партитуре калейдоскопическое, шекспировское разнообразие и в то же время вызывающими появление новых шумных гуляк. Ровное, как у живого существа, тяжелое дыхание гармоники, кажется, передает суровость окружающей зимы.

Тема приближающегося Великого поста и Пасхи, народных верований звучит в самом начале, ее вводит мелодия, которую мы сразу же воспринимаем как русскую, даже если не знаем, что ее пели крестьяне, бродившие из деревни в деревню в Смоленской губернии.