Вацлав Нижинский. Новатор и любовник

Когда Ромола проходила мимо Нижинского, сидевшего с книгой в своем шезлонге, он никогда не поднимал глаз и, казалось, не узнавал ее. Он читал эссе Мережковского о Толстом и Достоевском. В середине дня, когда большинство пассажиров лежало с книжками на солнце или спало в своих каютах, Нижинский работал, а Батон играл на пианино в маленьком салоне на палубе С, откуда сходный трап вел в столовую. Он работал над постановкой балета на музыку Баха. Ромола обнаружила его там и присела на ступеньки, чтобы посмотреть, но стюард попросил ее уйти. На следующий день все повторилось снова, но на этот раз Нижинский внезапно поднял глаза от своих записей и знаком дал понять, что она может остаться. Ощущал ли он ее восхищение уже несколько недель и был ли это первый признак его ответной реакции? А может, интерес, проявленный ею к его работе, пробудил в нем ответный интерес к ней как к женщине? Некоторый контакт был все-таки заново установлен.

«Батон играл, а Нижинский стоял рядом. Иногда он закрывал глаза, чтобы лучше сконцентрироваться на хореографической композиции. Иногда он „протанцовывал“ пальцами вариацию, сочиненную во время игры. Иногда он внезапно останавливал Батона и заставлял играть один и тот же такт несколько раз. Чувствовалось, что все это время он мысленно танцевал придуманные им па. Таким образом весь балет был создан перед моим восхищенным взором. Иногда они с Батоном часами отыскивали подходящую чакону или прелюд. Часто он останавливал Батона, говоря: „Crois plus vite“[325], и Батон, смеясь, соглашался: „И правда. Я ошибся. Это нужно играть быстрее“… Батон сообщил мне, что Нижинский сочиняет новый балет на музыку Баха, бессюжетный балет, такой же чистый танец, как музыка Баха, представляющая собой чистый звук. Он хотел утвердить гармонию и глубинную правду движения… Всегда, когда Вацлав не понимал Батона, в качестве переводчика привлекался Гинцбург. Я сделала все возможное, чтобы понравиться Батонам. Так как я получила образование в Париже и говорила по-французски, словно на родном языке, то с легкостью завоевала сердце мадам Батон. Но я полюбила их обоих. Они были добрыми, сердечными людьми. Мы основали маленькую западноевропейскую колонию среди русских. Конечно, никто не знал, что мне позволили наблюдать за работой Нижинского. Я часто размышляла, почему это произошло…»

Вацлав, наверное, думал о Ромоле в одиночестве. Если он говорил о ней с Батонами и Гинцбургом, кажется вполне естественным, что идея свести одинокого Нижинского и хорошенькую венгерку вполне могла оформиться в их мозгу. Гинцбург, возможно, обсуждал это с Облаковой, а та — с Ковалевской (нетрудно себе представить, как перешептывались, склонившись голова к голове, две эти шикарные, украшенные драгоценностями дамы). И неужели они упустили бы возможность насладиться сплетнями по поводу этой романтической истории с Шаве?

Ромола удивлялась, почему Вацлав (в своем обычном модном светлом костюме или темно-синей спортивной куртке и белых брюках) никогда не появлялся на палубе раньше одиннадцати утра. Но однажды, проснувшись раньше обычного, она обнаружила, что он практикуется у правого борта, за ним с восторгом наблюдала группа англичан. Здесь же присутствовали Василий и массажист Уильямс. С тех пор она постаралась подружиться с последним, рассказывавшим ей о том, что ему ранее доводилось массировать сильнейших боксеров, но мускулы Нижинского были словно из железа, и после часовой работы над ними он чувствовал себя совершенно изнуренным.