Вацлав Нижинский. Новатор и любовник

В день премьеры «Дафниса» газета «Таймс» опубликовала письмо Равеля из Парижа, утверждающее, что вариант балета без хорового сопровождения, который будет представлен в «Друри-Лейн», является «временным соглашением, на которое я пошел по настоятельной просьбе Дягилева с целью облегчения произведения в некоторых незначительных пунктах». Дягилев собирался показать этот вариант в Лондоне «вопреки данному слову», и Равель оценил его поступок как «непочтительный по отношению и к лондонской публике, и к композитору». Равель был всегда чрезвычайно точен в своих требованиях, но в данном случае он, скорее всего из дружеского отношения к Нижинскому, пытался создать для Дягилева как можно больше затруднений. На следующий день Дягилев ответил, что парижский спектакль 1912 года, сопровождавшийся пением, был «экспериментальным» и «очевидно, что участие хора оказалось не только бесполезным, но и действительно убыточным». Затем он попросил Равеля сделать поправки к варианту, заслужившему «единодушное одобрение» при исполнении в апреле в Монте-Карло, заверяя, что приложил «все усилия для представления его в наилучшем виде лондонской публике, к которой отношусь с восхищением и благодарностью и перед которой я в большом долгу»*[341].

В этом спектакле Карсавина танцевала Хлою, а Фокина исполняла эту партию с ней по очереди, так же как и роль Зобеиды в «Шехеразаде». Фокин исполнял Дафниса, Больм — Даркона. Лондонская публика была в восторге. «Бабочки», показанные в один вечер с «Петрушкой», вызвали воспоминания о «Карнавале», постоянном фаворите прошлых сезонов, но для Сирила Бомонта «остались не более чем изящным пустячком. Балет обладал определенным шармом, наполнен поэзией и лиризмом, но был слишком небольшим, слишком хрупким, слишком камерным, и поэтому не произвел глубокого впечатления». Однако Карсавину Бомонт считал непревзойденной. Он познакомился с ней, как и с Больмом, в прошлом году и теперь решил писать о ней книгу. Он посетил ее в отеле «Савой», где она с присущей основательностью уже подготовила для него «хронологию» своей карьеры: интервью прошло хорошо. Но вмешалась война, и книгой о балерине, в конечном итоге опубликованной Бомонтом, стало эссе Светлова.

15 июня Карсавина танцевала в «Золотом петушке» Шемаханскую царицу с Больмом в роли царя Дадона. Неудивительно, что Лондон воспринял оперу-балет как сенсацию. Чарлз Рикеттс писал в своем дневнике, что оригинальный спектакль привел его в восторг «сверх всяких ожиданий», и продолжал: «Это самая колоритная интерпретация принципа, существовавшего в греческой трагедии, который до сих пор применяется в японском театре Но. Это индийская богиня, а ее танец и мимика были несравненны». Интерпретация была великолепной. Карсавина выглядела очаровательно. Ситуел написал, что это была «такая постановка оперы, о которой никто в мире и не мечтал… Нам представлено одно из наиболее драматичных и чарующих музыкальных произведений прошлого века. Кроме того, „Золотой петушок“ наполнен огромным сатирическим смыслом. В его неестественных, сказочных ритмах, продемонстрированных на фоне огромных цветов и ярких разноцветных сооружений, должна была ощущаться насмешка над властью, своего рода радость по поводу ее гибели. По счастью, светская аудитория могла упиваться красотой и странностью этого зрелища и не слишком сосредоточивалась на его смысле или подоплеке».

Через три дня, после двойной премьеры «Бабочек» и «Мидаса», которые не вызвали большого интереса, Ситуел отметил, как нелепо выглядел Стравинский, когда «с видом одновременно и умиротворенным, и рассеянным, и немного раздраженным» кланялся публике «в диадемах и белых лайковых перчатках, которая аплодировала ему из вежливости».

В Вене Вацлав и Ромола обдумывали, какое имя дать ребенку, рождение которого запаздывало. Нижинский был убежден, что родится сын, и хотел назвать его Владиславом, с чем Ромола согласилась. Министр двора его величества принц Монтенуово пригласил их на премьеру «Электры» Штрауса в Хофоперу 18 июня, сказав, что «если эта современная музыка не ускорит рождение ребенка, его не ускорит ничто!». Они отправились в театр, а на следующий день ребенок родился. Сестра Ромолы Тэсса рассказала ей, что «как только акушерка объявила: „Это всего лишь девочка, но прехорошенькая“, Вацлав на секунду потерял самообладание и швырнул на пол перчатки». Но потом он даже утешал Ромолу и сразу же посвятил себя дочери, которая была так на него похожа. Ей дали имя Кира.