Вацлав Нижинский. Новатор и любовник

Под музыку Reconnaissanse (Признательность), прильнув друг к другу, появляются Коломбина и Арлекин. Он бежит, высоко выкидывая вперед колени, следуя мелодии анимато, оркестрованной для флейты и кларнета, в то время как быстрые па-де-бурре Коломбины вторят стаккато шестнадцатых нот струнного аккомпанемента. Они совершают круг по сцене и целуются. Под шумановский перпетуум-мобиле суетливо прибегает Панталоне, он боится, что опоздал на свидание к Коломбине. Он смотрит на часы, садится на диван и перечитывает ее письмо. Коломбина подкрадывается к нему сзади и закрывает ему глаза руками, а Арлекин вырывает письмо. Когда Коломбина представляет Арлекина старику, последний протягивает руку, но Арлекин вместо рукопожатия показывает ему письмо Коломбины, затем разрывает его на мелкие клочки и разбрасывает их в воздухе, делая антраша и гротескно качая головой. Под затягивающую мелодию Valse Allemande (Немецкий вальс) Коломбина кружит вокруг оскорбленного Панталоне, пытаясь втянуть его в танец с Арлекином, но в конце они шутливо выталкивают его. Торжественное соло Арлекина на мелодию, названную Paganini (Паганини), состоит из кабриолей, антраша, пируэтов и быстрых хлопков руками над головой. В конце он выполняет гран-пируэт-а-ля-згонд, постепенно кружится медленнее и в конце садится на пол, поджав под себя ноги. В Aven (Признание) влюбленные стоят на противоположных концах сцены и спорят о том, кто к кому должен подойти, затем под эту словно вздыхающую любовную мелодию Арлекин, встав на колени, кладет к ногам Коломбины символическое сердце. Когда постепенно возвращаются все остальные пары и заканчивают сцену в Promenade (Прогулка), они видят сидящую на диване Коломбину и расположившегося у ее ног Арлекина, что-то нашептывающего ей. Все поздравляют обручившихся, мужчины целуют руку Коломбине. Всеобщее веселье. Прилетает Бабочка, преследуемая Пьеро. Молодые танцоры выступают против группы старых «филистеров» (музыкальных реакционеров, по замыслу Шумана), идущих с зонтиками. Панталоне и Пьеро кружатся в невольном объятии — их привязали друг к другу рукавами последнего, но успокаиваются, успев соединить руки с Коломбиной и Арлекином в финальной группе.

«Карнавал» Фокина содержал ряд замечательных идей и год спустя предоставил Нижинскому одну из самых эффектных его ролей. Па-де-труа Киарины и двух ее подруг, выход Коломбины и Арлекина и конец соло последнего отличались гениальной простотой. Возможно, только в довольно бессмысленной атаке на филистеров и превращении в финальной сцене бального зала в сцену мы можем увидеть некоторые следы поспешной постановки балета.

Вера Фокина, с ее манерной романтической томностью, и Бронислава Нижинская, с ее быстротой и силой, идеально подходили на роли Киарины и Бабочки. Маэстро Чекетти был настолько опытным мастером пантомимы, что мог даже маленькую роль Панталоне превратить в шедевр. Тот факт, что зрители нашли Пьеро Больма глубоко трогательным, придало комедии дополнительный колорит. Лопухова в роли Коломбины выглядела неотразимо.

Труппа приехала в Париж в начале июня, и Лопухова была настолько взволнована видом Северного вокзала, что упала в обморок.

В Парижской опере машинное оборудование сцены было хуже, чем в Шатле, рабочие так же неохотно выполняли свои обязанности, как и во времена «Бориса», с большим трудом русская труппа получила в свое распоряжение сцену для репетиций; «Шехеразаду» никто еще не видел с установленными декорациями, их нужно было закончить, и генеральная репетиция балета прошла плохо. Однако труппа испытывала удовлетворение, для нее было большой честью появиться в этом большом позолоченном дворце, пусть даже немного обветшавшем и нуждающемся в обновлении. Бесконечные широкие коридоры за кулисами, комфортные гримерные комнаты, обставленные их постоянными французскими обитателями, причем каждая из них с удобствами, — все это было намного лучше, чем то, к чему привыкли танцоры в России.

Сумеют ли русские без оперы с Шаляпиным, без Павловой и без Карсавиной на открытии сезона вновь завоевать парижскую публику? Если парижане проявят непостоянство и не станут ходить в Оперу, а предпочтут сезон «Метрополитен-опера» в Шатле, то, возможно, никогда больше не будет Русских сезонов. Фокин, Нижинский и другие танцоры, безусловно, найдут приют под крылом имперского орла. Бакст и Бенуа живут не только созданием декораций и костюмов для сцены, они имеют репутацию и вполне могут заработать средства к существованию — один как историк искусства, другой как художник. Но Дягилев? Что ждет его, если сезон потерпит неудачу? У него ничего нет в России. Он просто погибнет, и многие этому порадуются. Внешне он, как всегда, держался чрезвычайно самоуверенно, но в душе его, очевидно, терзали тревоги и сомнения.

Хосе Мария Серт, Жан Кокто, Мися Эдвардс (Серт) и Дягилев в ложе. Карикатура Жана Кокто